– Сейчас, Саша, сейчас, − засуетился Михалыч, встал и открыл крышку в подпол. Вытянул из-под половицы фонарик, нагнулся…
– Саша, посвети-ка.
Я встал из-за стола и почувствовал, что ноги слегка заплетаются. Взял у деда фонарик и направил луч в подполье. Что-то тяжело толкнуло меня в спину, хлопнуло по затылку. Изба качнулась, фонарь выскользнул из рук, я упал во что-то мягкое, и на мгновение все погасло перед глазами.
И тут же, в следующую секунду, я понял, что избы вокруг меня нет. По щекам нещадно захлестал дождь, струи воды швыряло ветром из стороны в сторону, и когда я открыл глаза, то обнаружил себя стоящим на четвереньках на обочине сельской дороги, босиком, в мокрой траве. Рядом валялись рюкзак и чемодан. В довершение что-то брякнулось на меня сверху, ударив пониже поясницы, отскочило, и в траву рядом со мной приземлился резиновый сапог.
Я решил, что пора подниматься с земли, и едва успел увернуться от второго – откуда он прилетел, было не рассмотреть, вокруг бушевала стихия. Я натянул сапоги (в них тут же зачавкала вода, но, по крайней мере, они защищали от ударов дождевых струй) и побрел по хлюпающей жиже, ручьями бежавшей вдоль размокшей глинистой дороги. Приложив ладонь ко лбу на манер козырька, я тихонько плелся вперед, грязный и промокший до нитки, едва различая, куда наступаю. О том, чтобы глазеть по сторонам, не могло быть и речи. Все было расчерчено дождевыми зигзагами, лупившими, что есть мочи, сразу во все стороны, и я не сразу увидел, что в центре бури я блуждал не один.
Навстречу мне двигалась человеческая фигура, судя по всему, закутанная в плащ-дождевик и оттого напоминавшая гнома. Человек был невысок, на полголовы ниже меня. Вначале я решил, что ослышался, потом он снова меня позвал, стараясь перекричать шум дождя, и махнул в мою сторону рукой:
– Доктор?!
– Да! – крикнул я в ответ и на всякий случай затряс головой.
– Из города? Что ж Вас до деревни-то не довезли? – возмутился, подойдя, мужик и раскрыл надо мной огромный черный зонт с гнутыми спицами.
– А ну, идемте скорей, а то совсем промокли. А мы с утра еще Вас ждали.
Пока я думал, что тут можно ответить, он продолжил сам.
– А Вас, наверно, здесь высадили – побоялись через поле заезжать. Там даже УАЗики по весне застревают, когда распутица. Нездешний водитель-то, поди? Там в обход деревни другая дорога есть, на нее прямиком с тракта и заворачивают. А по этой почти и не ездит никто.
Я снова закивал – точно, так все и было.
– А я здешний фельдшер. Меня Николаем зовут, − он протянул руку, и я пожал ее. – Но чаще всё Кузьмичом, по отчеству, так я уж и привык.
– Александр, − представился я. Он выжидающе смотрел на меня, и я, спохватившись, добавил, – Николаевич.
Он хитро прищурился и кивнул.
– Ну, будем знакомы.
Мы протопали некоторое время молча, преодолевая сопротивление ветра. Потом он стих, и последние капли дождя упали в траву крупной россыпью. По ощущению, было около шести вечера.
Дорога стала приметно забирать вверх, мы поднялись на небольшой пригорок, и с него я, наконец, увидел всё. Внизу, чуть поодаль, вдоль дороги тянулась деревня, дальше зеленели поля, темнел еловым гребнем пролесок, серебрилась речка. И вдруг, словно кто-то изменил настройку контраста на мониторе, большое стальное облако сдвинулось и двадцать третье июня одна тысяча девятьсот пятьдесят второго года озарилось солнцем. Краски засияли ярче, в мир пришли тепло и покой, и лишь прямо над моей головой кусочек неба еще хранил холодный льдистый оттенок. Потом в нем проступила маленькая радуга.
1952 год
Меня определили на постой к одинокой старухе, проживавшей в небольшом домике неподалеку от центра. За умеренную плату она согласилась меня кормить, а я сгоряча пообещал носить воду с колодца, ну и помогать по хозяйству, когда смогу. Она только отмахнулась. Знала, видно, что не смогу почти никогда, а может, ей и не слишком требовался помощник, или она не ждала толку от городского, а что я сам родом из деревни, ей было невдомек.
– Доктор, что ли? – строго спросила она, глядя на меня, как мне показалось, с подозрением. − Молодой больно.
– Дело поправимое, − вставил Кузьмич. – Я молодой-то, знаешь, какой был, Игнатьевна? Ух! Это я теперь вон старенький, скрюченный…
«Игнатьевна» засмеялась и шутливо замахнулась на Кузьмича: «А ну, иди, не отсвечивай. Доктор-то с дороги, поди, уставший, голодный…».
Кузьмич сказал, что он тоже и уставший, и голодный, но жалости не снискал и отправился восвояси. С Полиной Игнатьевной они, похоже, были в добрых отношениях и постоянно подкалывали друг друга.