«Так недолго вам оставаться в живых!» воскликнул народ.
«Это зависит не от вас, а от Бога. Если вы начнете ссору, да не сумеете кончить ее, тогда помилуй Бог жен и детей ваших! Я довольно вразумлял вас; повторяю: будьте покойны; а не то вы пропали. С нами Бог». Сказав это, наместник возвратился в замок; а Москвитяне разошлись по домам, скрывая в душе злые умыслы.
Миновало еще несколько недель, а королевича все не было. Между тем разнеслась молва, что король не отпускает своего сына, из опасения вверить его столь вероломным людям. Москвитяне были в исступлении, которое достигло высшей степени, когда Польский военачальник потребовал съестных припасов и жалованья своему войску. «Пусть требует платы от своего царя», говорил народ.
Более всего Москвитяне злились на своих вельмож, Михаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Тарасовича Граматина, и требовали выдачи этих изменников, вероломно предавших царство королевичу Владиславу. Около 3000 мятежников устремились в Кремль и уже ворвались в него; но едва начальник Немецкой дружины Борковский ударил тревогу и Немцы бросились к ружью, Москвитяне поспешили удалиться. Стража хотела запереть ворота, чтобы напасть на вероломных; капитан удержал ее, сказав: «Пусть их ругаются! собака лает, а ветер несет; но если вздумают драться, тогда узнают, с кем имеют дело!» В четверть часа не было уже видно ни одного Русского. Но Поляки ежеминутно ожидали новой тревоги. Видя везде волнение народа, полководцы их отменили торжественный выход в Вербное воскресенье, которое после Николина дня считается важнейшим праздником: они опасались при сем случае неминуемого бунта.
Обыкновенно в этот день выходит к народу царь и от двора своего до церкви, называемой Иерусалимом, ведет за узду осла, на коем сидит патриарх; шествие открывает клир, воспевая осаннуу с приличными обрядами; за ним следуют более 20 боярских детей в красном платье, и расстилают его по дороге, где царь ведет патриаршего осла. Как скоро пройдет патриарх, они подбирают свою одежду и, забежав вперед, снова расстилают ее до самой церкви. За первосвященником везут в санях огромное с разными плодами дерево, на коем сидят три или четыре отрока, и поют священные гимны; шествие заключают князья, бояре и купцы. На этот праздник стекается бесчисленное множество народа; причем такая бывает теснота, что люди слабого сложения не смеют присутствовать на церемонии, если хотят остаться живыми.
Чернь, узнав о запрещении наместника праздновать столь великий день, изъявила сильный ропот и лучше хотела погибнуть, чем стерпеть такое насилие; волю народную надлежало исполнить; узду осляти держал, вместо царя, знатнейший из Московских вельмож, Андрей Гундуров. Немцы же и Поляки, в полном вооружении, охраняли тишину столицы.
Между тем дали знать наместнику, что Москвитяне, подстрекаемые патриархом, отложили мятеж до страстной недели, и что бояре приготовили сани с дровами, которые намерены в минуту возмущения расставить по улицам и лишить Поляков средств подавать друг другу помощь. Сведав о том, наместник и Борковский отдали приказ, чтобы ни один Немец, ни один Поляк, под смертною казнию, не оставался в городе и не выходил из крепости.
На другой день после праздника, все Поляки спешили убраться в крепость. Москвитяне, заметив сие, догадались, что замысел их обнаружился, и в ту же ночь собрали совет, где рассуждали, каким образом воспрепятствовать соединению врагов; наконец решились: во вторник, т. е. 19 марта, заняли улицы, в числе нескольких тысяч человек, и побили многих Поляков, ехавших в замок. Наместник немедленно выслал на помощь своим несколько отрядов конных копейщиков; Москвитяне ударили в них смело, и если бы не подоспевший Немецкий полк, состоявший из 800 воинов, все Польские всадники, числом 5000, остались бы на месте: уже Москвитяне стали одолевать Поляков; смело напирали на них, и, удивляясь собственному успеху, испускали радостные крики, при громе набатов; в ту минуту главный капитан Немецкой дружины, Яков Маржерет, выслал из замка три роты мушкетеров до 400 человек в Никитскую улицу, пересекаемую многими переулками, где укрепились мятежники и поражали Поляков. Воины Маржеретовы, овладев внешним укреплением, напали внезапно на поклонников Николая и побили их как градом: сеча была ужасная! Более часу раздавался крик Москвитян, звон бесчисленных колоколов, гром мушкетов, рев бури. Страшно было смотреть! Мушкетеры, пробившись разными улицами в толпу врагов, разогнали ее, и преследуя бегущих, били их, как собак.
Когда прекратилась пальба, Немцы и Поляки, оставшиеся в крепости, начали горевать об участи своих товарищей, и, думая, что все они погибли, заливались слезами; отчаяние ими овладело; в то самое время возвращаются мушкетеры, имея, подобно мясникам, окровавленные мечи и рубахи. Без ужаса нельзя было взглянуть на них! Москвитян пало множество; Немцев только восемь человек. Между тем, снова закипела битва на Сретенке, где Москвитяне также укрепились; набаты гудели без умолку. Мушкетеры и здесь явили свою храбрость: при помощи небес, они побили в два часа множество Москвитян.