— Ну, Саша! — не без иронии говорю я. — Ты, оказывается, способен к самовнушению.
Саша молчит, краснеет, топорик уже спрятал в рюкзак.
Рядом с нишей несколько причудливых красных столбов из песчаника, высоких, тонких, метров по десять — пятнадцать высотой. Вершину одного из них венчает будто гигантская голова, удивительно похожая на изваяние в картине Н Рериха «Дух Гималаев». Вершина другого столба похожа на голову безобразного старика. Хорошо, что в пещере никого не оказалось, что в ущелье мы одни, и от этого природа кажется девственной, и мы будто ее первооткрыватели.
За пещерой — большая колония песчанок. После обычного концерта все ее жители попрятались в норы. Ноги проваливаются по колено там, где почва изрешечена норами. Рядом роскошный зеленый тугай. Туда не проберешься. Слишком густы заросли и много колючек.
Вечереет. Легкий ветер гонит вслед за нами облако москитов. Они вылетали из нор песчанок и не прочь полакомиться кровью. Белесые и почти невидимые кровопийцы нападают почему-то только на наши уши. Мы трем ушные раковины, и они постепенно краснеют, горят. Проклятые москиты, испортили очарование прогулки!
Солнце садится за горы. Темнеет. Мы поворачиваем обратно к биваку, навстречу ветру, и москиты сразу же отстают от нас.
— Не кажется ли тебе странным, — спрашиваю я Сашу, — почем) москиты кусают только за уши?
— Да, действительно странно! — говорит он. — Наверное, на ушах 70 тонкая кожа.
Но за ушами и на внутренней поверхности предплечий кожа еще тоньше.
Предчувствуя окончание знойного дня, на камень выбрался ночной житель пустыни — маленькая ящерица пискливый геккончик. У него забавные глаза — желтые, в мелких узорах и с узким щелевидным зрачком. Если снять его голову крупным планом, выйдет на фотографии морда настоящего крокодила. Геккончик замер, уставив на меня желтый глаз. Пока я прилаживаюсь к съемке, на него садится большой коричневый комар-аэдес флавесценс, быстро шагает по спине и. угнездившись на самом затылке, деловито вонзает свой длинный хоботок. Вскоре тощее брюшко комара толстеет, наливается кровью. Ловко он выбрал место на теле геккончика. На затылке он неуязвим. Тоже, наверное, обладает опытом предков и кусает с расчетом!
Саша не верит в столь строгую рациональность поведения кровососов. Я же вспоминаю, что и клещи ловко выбирают место на теле животных и присасываются там, где достать их трудно или невозможно. Так же поступают слепни. А тот, кто не постиг этого искусства, остается голодным и не дает потомства.
Возвращаемся к биваку в сумерках. Вот наконец и дорога, по которой мы спускались в ущелье. На большой голой площадке покрытой щебнем и галькой, нет ни одного растения. Казалось, не жить бы в этом месте жнецам. Но посредине площадки вижу светлое пятно. Подхожу ближе. Понятно — скопление семян ясеня. Каждое семя с летучкой в длину около пяти сантиметров, в десять — пятнадцать раз длиннее муравья-носильщика. Бедные труженики, оказывается, ходят за семенами в тугай. А там сейчас как раз дерево роняет на землю свой урожай. Представляю, с каким трудом доставлялось каждое семечко. Жнецы не умеют сообща нести груз. Культура труда у них не достигла совершенства. Каждый тащит сам и, как бы ни было трудно, не воспользуется помощью.
Здесь же несколько холмиков муравьев-бегунков. Они уже угомонились, ушли спать, но, оказывается, жилища свои на ночь подготовили по-разному. Обитатели малых гнезд заложили выход частицами земли, наглухо закрылись, в больших же гнездах с крупным кольцевым валом земли выставили у своих входов сторожей. Размахивая длинными усиками, они внимательно следят за всем‘окружающим. Почему такая разница в поведении? Возможно, в большом обществе выгоднее выставлять сторожей, чем заделывать большую дверь.
Темирлик можно было бы еще назвать соловьиным ущельем. Соловьев много, а их пение — главная симфония этого урочища. Вначале мы с удовольствием слушали соловья у нашего бивака. Потом его неумолчный, громкий и довольно однообразный местный темирликский пересвист надоел. Затем привыкли, перестали обращать внимание, как в городе на шум автомобилей, на звуки радио. Но сегодня ночью все соловьи, будто сговорившись, объявили перерыв и замолкли. В какое время произошел этот антракт музыкальных соревнований, я не мог сказать, опасаясь разбудить своих товарищей поисками фонарика и часов. Зато кукушку мы слышали только одну. Почему-то им здесь не живется.
Рано утром раздался громкий топот. Из пустыни в каньон галопом 71 проскакали лошади и с шумом влетели в речку. Жадно напились и обратно ускакали. Чьи они, вольные красавцы?
Мы пробыли в Темирлике только три дня, и запомнилось нам это на долгое время. Интересно побывать здесь еще, подробнее изучить мир живых существ, населяющих этот древний оазис, пока что мало тронутый человеком.
Покидали мы ущелье под дружное пение цикад. Та одиночная, самая первая цикадка, видимо, неспроста так рьяно распевала свои призывные песни.
Лес среди пустыни
Если после маленького поселка Кокпек свернуть с асфальтового шоссе, ведущего из Алма-Аты в Чунджу и в Нарынкол и поехать на запад по обширной Сюгатинской равнине, пустынной, желтой и сухой, изнывающей от летнего зноя, то вскоре вдали покажется лес. На светлом фоне пустыни полоска леса выглядит необыкновенно яркой и зеленой. Это урочище Бартугай.
Перевод названия этого урочища трактуют по-разному. Как-то в местной газете один из филологов привел множество вариантов происхождения этого слова Когда же я спросил старика чабана, что означает бартугай, он, удивившись, ответил:
— А ты разве не знаешь? Очень понятное слово! «Бар» — это по-русски «есть», а «тугай» — лес. Бартугай — «есть лес».
Да, действительно там «есть лес», и скорее бы до него добраться, так надоедает яркое солнце пустыни и жаркий ветер, врывающийся в окна машины.
Сюгатинская равнина шириной около двадцати и длиной более шестидесяти километров видна как на ладони, ровная, гладкая, окруженная горами. С севера к ней примыкают пологие горы Сюгаты, с юга — хребтик со странным названием Торайгыр, то в переводе означает «Пестрый жеребец» и, наверное, связано с какой-то очень длинной и теперь всеми забытой легендой Торайгыр немного выше и круче своего собрата — гор Сюгаты, и в одном месте на его скалистой вершине 73 виднеется синее пятнышко елового леса. Только одно-единственное! Позади и севернее сияют горы Богуты, а южнее их едва просматриваются в жарком мареве пустыни снежные вершины хребта Кетмень. Впереди же над зеленой полоской Бартугая на западе высится восточная оконечность Заилийского Алатау — большие горы, синие, увенчанные снеговыми вершинами и темными полосками еловых лесов.
И все же, несмотря на полуденный зной, духоту и пыль, тянущуюся белым шлейфом за машиной, сознание того, что наконец населенные места позади, а вокруг безлюдная пустыня, приподнимает настроение.
Бартугай — мое любимое место, и я часто его посещаю. И все же каждый раз. приближаясь к нему, я испытывал радостное чувство встречи с девственной природой.
Вот и сейчас зеленая полоска тугаев все ближе и ближе. Наконец перед нами и Бартугай весь на виду. Он тянется в длину километров на пятнадцать и в ширину около десяти. Расположен он в среднем течении горной реки Чилик. Она берет начало высоко в ледниках гор Заилийского Алатау, направляется к востоку, затем, обогнув хребет, круто заворачивает на север. Петляя по ущельям, река стремительно несется вниз, пересекает узким и скалистым ущельем горы Торайгыр, и тогда попадает в Бартугай — долину, поросшую лесом. Затем вновь устремляется в узкое ущелье, прорезая горы Сюгаты. минуя его. она течет уже спокойно по равнине к реке пустыни Или, вливая в нее свои воды. Реке Чилик и обязан своей жизнью Бартугай.