Перед урочищем дорога резко спускается, сворачивает к югу. Здесь мост через реку Чилик. Выше него по реке в ущелье видны большие камни, скатившиеся с гор. Такой же обвал, только еще более старый, виден и за мостом. Здесь, очевидно, не раз были землетрясения, и под Бартугаем проходят два крупных разлома земной коры. На древней террасе реки виднеются полузанесенные почвой черные от загара и лака пустыни порфиритовые скалы. На них хорошо видны глубокие царапины. Это следы когда-то здесь проходившего в далекие времена ледника, спустившегося с гор. Царапинам несколько десятков тысяч лет!
Удод несет корм птенцам
Заяц спокойно разглядывает охотника с фоторужьем
За мостом дорога направляется круто на север, затем на запад и идет к высокогорному летнему пастбищу Ассы. Мы же сворачиваем с нее и по едва заметному пути спускаемся в лес. И тогда открывается совсем другой мир: влажный и прохладный воздух с чудесными запахами леса, деревья-великаны с могучими стволами, корежистыми, распростертыми в стороны ветвями, высокая трава, аромат нагретых солнцем тальников и… пение множества птиц. Неожиданный переход от жаркой и сухой пустыни в царство буйной зелени ошеломляет. Я останавливаю машину.
Рядом с дорогой заливается соловей, ему отвечает другой, со всех сторон доносятся соловьиные трели. Звенят веселые синички, глухо и монотонно поет удод. Сорока уселась на сухую вершину тополя и громко стрекочет на весь лес: мол, вижу людей и маленькую собаку с ними. Потом все на короткое время затихло, прислушалось. Что за человек появился в Бартугае, не с ружьем ли, не надо ли замолчать, схорониться подальше от опасности?
Я делаю шаг в сторону от дороги — и вдруг рядом будто взрывается мина: громко хлопая крыльями, огненно-синей ракетой взлетает фазан. Я оглушен, почти ошарашен, хотя ранее не раз сам спугивал эту красивую птицу юга. Едва опомнился от этого фазана, как вокруг, взрывая воздух, одна за другой поднялось еще несколько птиц. Фазаны разлетелись в стороны, и сразу стало необычно тихо. Тут настоящее царство фазанов. Слышны их мелодичные короткие переклички, и на дороге всюду крестики их следов.
Впереди выскочил заяц. Встал столбиком, выпучил карие глаза и застыл на мгновение. Другой шустро перескочил открытое пространство. Зайцев здесь тоже немало и следами их также истоптана дорога. Слегка задевая машиной за ветви деревьев, медленно едем дальше, сопровождаемые фазанами и зайцами.
Бартугай — охотничье воспроизводственное хозяйство. Строгие правила охраны зверей, птиц и растительности сделали его замечательным уголком природы.
Среди деревьев мелькнули два небольших белых домика. В одном из них живет с семьей егерь, другой предоставлен в наше распоряжение. Мы располагаемся в домике, заносим в него вещи. Но в это время из зарослей травы возле егерского дома раздаются громкие крики кур. Мне из окна домика не разглядеть, в чем дело. Надо пойти узнать.
Рябая курица с ожесточением на кого-то набрасывается и клюет. Другие куры, подбегая, тоже отвешивают удары и отскакивают в сторону. Поодаль, соблюдая важность и достоинство, бегает петух и, шаркая йогами о землю, кричит громче всех. Я подхожу поближе Куры расступаются и убегают. На земле лежит растрепанная степная гадюка. Голова ее расклевана. Из многочисленных ран сочится кровь. Тонкий хвост змеи еще нервно вздрагивает.
— Они уже не первую гадюку приканчивают, — рассказывает не без гордости жена егеря — Защищают участок. Убьют, а сами не едят. Брезгуют. И рябая курица самая первая зачинщица. Лена! — спохватившись кричит женщина маленькой дочери. — Ты почему туда пошла? Сколько раз говорила: ходи только с курами. Укусит гадюка!
Бартугай — древнее урочище. Со всех сторон оно окружено горами, защищено от ветров. Летом здесь прохладно от горной реки, нет ни комаров, ни слепней, ни мошек. Зимою же тепло, хотя ночью температура сильно падает. Посредине урочища располагается обширная поляна. Когда-то на ней была пашня, и сохранились следы старинных арыков. В лесу кроме фазанов и зайцев живут кабаны, олени. Изредка сюда забредают волки, рыси, дикие коты. Наведывается с гор и барс.
Наш домик расположен на берегу тихой протоки в обрамлении высоких тополей, колючей облепихи, ив, шиповника и чингиля. На другой ее стороне начинаются пустынные горы. Над протокой сверкает изумрудным оперением зимородок, ныряет в воду суетливая оляпка, над самой водой на тонких веточках повесили свои оригинальные, свитые из пуха растений гнезда, похожие на рукавичку, ткачики-ремезы.
Я тихо шагаю по неторной дороге. За мною семенит молодой фокстерьер. Иногда он уносится вперед или скрывается в густой чаще. По ней не пройти человеку, такая она густая, зато внизу все пронизано многочисленными тропинками, по которым ходят зайцы и фазаны.
В одном месте, где к дороге под прямым углом подходит просека, навстречу мчится заяц и буквально нос к носу сталкивается с собакой. На какое-то короткое мгновение оба от неожиданности застыли. Потом заяц отчаянно отпрыгивает в сторону, а собака, взвизгнув, бежит, но не за зайцем, а по его следу вспять и скрывается в зарослях.
Заяц не такой уж и трус, каким его привык ли считать; все услышал, все понял и, такой любопытный, возвращается обратно на просеку. Я застыл. Вот он почти у моих ног, выпучил глаза, смотрит в ту сторону, где шумит сухими листьями собака: надо же узнать, что за новый зверь появился в его родном Бартугае. На меня — никакого внимания, как будто и не видит. Щенок наконец-то разобрался в следах, вылетает на просеку и вновь встречается с зайцем, и оба они уносятся в заросли.
Проходят томительные минуты. Наконец раздается громкий шорох — и на дорогу выскакивает мой страшно взбудораженный маленький друг с безумными и блуждающими глазами и вываленным изо рта языком.
Раним утром сжимая приклад ружья, я тороплюсь на охоту. Всего лишь несколько шагов — и дорогу перебегает перепуганный зайчонок. Другой развесил уши, мчится наискосок, остановился на секунду, посмотрел на меня и нырнул в кусты. И всюду зайцы, зайцы… Мне нелегко охотиться У меня ведь не обычное ружье. Убийство зверей и птиц я давно оставил, считая жестоким да и расточительным развлечением в наше время усиленного освоения природы, а моя старинная двустволка Зауэра уже двадцать лет висит без дела на стене. И хотя то ружье, что сейчас со мной, с самым настоящим прикладом и погоном, вместо ствола к нему прикреплен фотоаппарат «Зенит» с телеобъективом. Из такого ружья труднее «убить» зайца; чтобы сделать снимок, надо и подойти значительно ближе, и нацелиться лучше, и, кроме того, успеть навести на резкость и подобрать диафрагму. И все же я рад положению бескровного охотника, хотя удачи не так часто радуют. Вот и сейчас все утро ношусь по зарослям серой полыни терескена и тамариска, вспугиваю множество зайцев, но ни к одному не могу подобраться близко, все снимки издалека.
Но вот наконец повезло. У кустика застыл доверчивый и неопытный глупышка. Осторожно, стараясь не шуметь, приближаюсь к нему. Вот он совсем близко. Заяц усиленно шевелит ушами, ему чудится опасность совсем с другой стороны, и он повертывается ко мне спиной. Хотя бы и такой сделать снимок. Несколько раз щелкает затвор. Но вот заяц повернулся, выскочил на чистое место.
«Какой будет отличный снимок». — радуюсь я, но рукоятка затвора останавливается, кончилась пленка!
Поднимается солнце и начинает нещадно греть землю. Жарко. Тугай погружается в дневную дремоту. Зайцы прячутся в непролазные заросли Теперь только надежда на вечер.