Неделю назад егерь Бартугая возле своего кордона срубил большой тополь. Слишком большую тень бросало могучее дерево на молодой яблоневый сад. Падая, дерево ударилось о пень, толстая старая кора отлетела от него, обнажив влажную и чистую древесину. Под корнями срубленного дерева был большой муравейник тетрамориумов. Гибель дерева не отразилась на нем, и жизнь текла по обыденному руслу. Но на чистую белую древесину срубленного тополя неожиданно высыпали муравьи-тетрамориумы, и он, покрытый их многочисленными телами, стал серым. Я невольно обратил внимание на возбужденных муравьев: крошечные тельца их вздрагивали будто в необычном ритме странного танца. Во всем этом было что-то похожее на загадочный случай, наблюдавшийся мною во время путешествия на Белые горы.
Река Чилик течет среди обширных отмелей. Летом, когда в горах тают ледники, они покрываются водой
Совка-сплюшка
Среди ветвей дерева свил гнездо пустынный сорокопут
Весь день метались муравьи, и поздно вечером ствол дерева был покрыт ими. На следующий день еще жарче грело солнце, муравьи все так же метались, и, казалось, нет конца их беспричинному и непонятному беспокойству. В двенадцать часов дня, утомив глаза, истощив все запасы терпения, оставив бинокль с надетыми на него лупками и походный стульчик возле поваленного дерева, я побрел в лес. Через четыре часа я был поражен происшедшим. На поваленном дереве все еще продолжалось безумство крошечных созданий, а чуть пониже, на широком выступе куска коры, зловеще чернела большая кучка крошечных бездыханных тел. Сюда со всех концов широкой светлой площадки древесины, с этой арены пляски смерти, текли нескончаемой процессией похоронщики, тащившие трупы. Сгульчик, бинокль и терпение тотчас же снова взяты на вооружение, горячее солнце и усталость забыты, а внимание целиком поглощено происходящим Но не гак легко проникнуть в тайны муравьиной жизни!
Вот неожиданно один из них остановился на месте Возле него тотчас же собралась толпа. Наперебой они гладят его усики, ощупывают со всех сторон, трогают челюстями. Усики несчастного поникают, плотно складываются вместе ножки, голова пригибается под грудь, подворачивается кпереди брюшко, стройное продолговатое тельце скрючивается в плотное колечко. Еще не прекратилось подергивание тельца, как один из окружавшей толпы, примерившись, ухватил погибшего за челюсти. В носильщиках не было недостатка; они толкаются, мешают друг другу, каждый тянет в свою сторону. Но вот наконец один решительно поволок безжизненное тельце на свалку, а все остальные разбрелись в стороны. Мгновенная гибель муравья была непонятной и загадочной.
Все дальнейшее казалось однообразным. Из толпы мечущихся муравьев смерть без устали вырывала все новые жертвы, и все участники безумной пляски, будто обуреваемые непреодолимой жаждой поисков очередного несчастливца, подскакивали друг к другу, отвешивая легкие тумаки челюстями и как бы спрашивая: «Кто следующий?» Иногда кто-либо, ошибочно заподозрив начало агонии своего собрата, хватал его, но тот вырывался и мчался дальше, показывая всем своим видом бодрость духа и непримиримость к смерти. Иногда же прозорливость не обманывала похоронщиков и схваченный за челюсти поникал, вокруг него собиралась толпа любопытствующих.
Наступил вечер. Зашло за горы солнце. Затих ветер, и лес погрузился в ночную дремоту. Угомонились скворцы, замолкли соловьи, запели сплюшки, закричали лягушки. Белый комель поваленного дерева опустел. Муравьи опустились в свое подземелье, оставив наруже черную горку трупов — свидетельство загадочного события, очень похожего на искусственно вызванное состояние возбуждения, своеобразный экзамен на выносливость, благодаря которому совершается отсев ослабевших и неполноценных членов. Пора идти домой и мне — невольному свидетелю одной из многочисленных тайн муравьиной жизни, разгадать которую я не в силах.
Я давно собирался записать перекличку милых сплюшек, но все не представлялось возможности. Наконец собрался, дождался сумерек, повесил на плечо тяжелый магнитофон и отправился в лес.
Сплюшки распевали со всех сторон.
— Сплю, сплю — кричала одна.
— Сплю, сплю, — отвечала ей другая.
Но едва я приближался к одной из певуний, как она замолкала. Когда же у меня кончалось терпение и я подкрадывался к другой в надежде, что она не окажется такой же упрямой, то и та прекращала петь. Зато та, возле которой я попусту провел томительные и долгие минуты ожидания, снова заводила свои песенки. Так и бродил я без толку от одной совки к другой в темноте по лесу, натыкаясь на кусты и деревья.
Песен совок я не записал, но зато отгадал небольшой секрет их разговора. Каждая сплюшка, оказывается, обладала своей территорией, на которой распевала свои несложные песенки, и весь лес был поделен между ними на участки. Как я об этом догадался? Очень просто! Певунья старательно выводила мотив песенки обязательно выше или ниже тоном своих соседок, с которыми происходила перекличка, у каждой был свой особенный звуковой паспорт…
По Бартугаю можно ходить бесконечно, слушать лесные звуки, наблюдать за жизнью зверей, птиц, насекомых и изучать их. На каждом шагу здесь что-либо интересное, будто мудрая книга природы с многочисленными страницами природной летописи. Вот и сейчас у тихой протоки рядом со старым лавролистным тополем видна норка диаметром почти в два сантиметра. У входа в нее уселись муравьи черные лазиусы. Они поводят во все стороны усиками, ударяют брюшками о землю, постукивают друг друга головками. Какое-то событие встревожило маленький муравейник. Надо узнать, в чем дело. Вот в глубине хода мелькнула большая черная голова, блеснули прозрачные крылья Все стало понятным. Муравьи сегодня намерены распроститься со своими воспитанниками— крылатыми самками и самцами. Поэтому и вход в муравейник такой большой; дверь, через которую провожают крылатых братьев и сестер, должна быть широко раскрыта, хотя бы ради того, чтобы обладатели нежных, прозрачных крыльев их не помяли. Действительно, событие важное! Оно происходит только раз в году, обязательно в ясный, погожий день. Крылатым муравьям предстоит брачный полет, и масса врагов и неожиданностей ожидают их в пути.
Муравьи-охранники будто в раздумье: выпускать ли братьев и сестер на свободу? А в глубине темной норы сверкают прозрачные крылья. По небу же плывут облака.
Несколько неугомонных и суетливых муравьев продолжают расширять вход, отламывают кусочки земли, относят их в сторону. Но откуда-то появляются три деловитых муравья. Один хватает палочку, другой — соринку и волокут ко входу. А третий завладел кусочком легкого листочка и сразу закрыл им двери жилища. Еще несколько соринок — и входа не видно. Те, кто расширял вход, в смятении. Но что делать, коли сегодня нелетная погода и молодым «авиаторам» полагается сидеть дома.
На небе же облака все гуще и темнее. Вскоре они закрывают солнце. На тихий лес налетает ветер, старый лавролистный тополь раскачивает ветвями и шумит листьями Холодает. Потом вяло моросит мелкий дождик. Нет, не летать сегодня крылатым муравьям.
У фазанов сейчас трудное время: появились выводки, и у курочек много забот. Хрустнула ветка под чьими-то тяжелыми шагами, квохнула курочка, спрятались фазанята, прижались к земле, затаились. Но шаги ближе, совсем рядом, и, может быть, все обошлось бы благополучно, но птицы не выдержали, шумно взлетели и рассыпались во все стороны. А тяжелые шаги направились своим путем и вскоре затихли. Теперь обеспокоенная мать, описывая круги, тихо цокает, созывает молодь и, собрав всех до одного, осторожно ведет на кормные места, где много кобылок и кузнечиков.
Как и всегда, среди фазанов немало курочек-неудачниц. Кто-то разорил их гнезда. Но кто?