Населеніе чекчуринскаго дома съ задней стороны было разноколиберно и беспокойно. Въ двухъ нижнихъ этажахъ мастеровые, заѣзжіе офицеры, разные темные господа, явля-. ющіеся домой только ночевать. Верхняя галдарейка была исключительнымъ достояніемъ студентовъ, вперемѣжку съ погибшими, но милыми созданіями. Одинъ изъ меланхолическихъ юношей, живя въ чекчуринскомъ домѣ, такъ излилъ свое обличительное негодованіе на эту обитель въ своемъ дневникѣ: „Чекчуринская казарма вѣчно будетъ вмѣстилищемъ всего грязнаго и буйнаго, свидѣтельницей ужасающихъ сценъ и укрывательницей испорченности и разврата!“
И къ этому то вмѣстилищу направлялись наши пріятели. Они повернули въ переулокъ, чтобъ попасть въ ворота чекчуринской казармы. Живописная грязь задняго фасада привела ихъ немного въ недоумѣніе. Съ верхней галдарейки, свѣсившись на перилы, смотрѣла какая-то женская особа, пухлая, съ закрученными височками на ушахъ, въ малиновой фескѣ съ кистью и съ гитарой въ рукахъ. Первый ее примѣтилъ Телепневъ и указалъ Горшкову. Горшковъ раскланялся и сдѣлалъ ей ручкой, она отвѣчала ему тѣмъ же. Это вызвало громкій хохотъ Горшкова.
— Пойдемте, братцы, туда на галлерейку, распросимте у этой гречанки, кто хозяйка и какъ живутъ.
И не дожидаясь отвѣта товарищей, онъ ринулся на лѣстницу. Абласовъ и Телепневъ послѣдовали за нимъ.
По грязной и вонючей лѣстницѣ, которая шла все изворотами, они добрались до наружной гиллереи третьяго этажа. На эту галлерею или галдарейку, во всю длину этажа, открывался рядъ оконъ и дверей. Тутъ было до десяти квартиръ и предъ каждымъ входомъ въ квартиру, была еще поперечная дверь въ самой галдарейкѣ. Наши пріятели миновали уже двѣ такихъ поперечныхъ двери и, отворивъ третью, Горшковъ очутился лицемъ къ лицу съ греческой особой, сидѣвшей на перилахъ.
— Что вамъ угодно? спросила она очень звонкимъ голосомъ. Ищите кого-нибудь?
— Освѣдомляемся о квартирахъ, отвѣчалъ Горшковъ; намъ говорили, что здѣсь есть удобныя кватиры для студентовъ.
Малиновая феска какъ-то соблазнительно улыбнулась и взяла акордъ на гитарѣ.
— Квартиры здѣсь есть, проговорила она, дешевыя для студентовъ, распріятное житье. Вотъ эти два окна, что напротивъ, посмотрите: двѣ комнаты, пустыя стоятъ.
Они подошли къ окну и увидали сквозь него маленькую комнату съ грязными стѣнами, печкой и очень потасканной и скудной мебелью.
— Не казисто, замѣтилъ Горшковъ.
— Живетъ! отозвался Абласовъ. А какая цѣна? спросилъ онъ малиновую феску.
— Да по восьми рублей съ мебелью Переѣзжайте, милые господа, а то перебьютъ, охотниковъ много. Вы, я вижу, поступающіе птенчики, воскликнула она и засмѣялась. У насъ здѣсь житье лихое въ чекчуринской казармѣ! Все забубенныя головы живутъ. Вонъ тутъ Папушкинъ — славный студентъ, въ симбирскомъ имѣніе имѣетъ; а вонъ насупротивъ его Пашенька живетъ, хорошенькая дѣвушка; а въ пятомъ номерѣ я живу, а противъ меня Петровъ — рыбакъ прозывается, — такой молодчина, что въ гвардію можно; такой милашка, когда, не пьянъ; а въ третьемъ номерѣ трое живутъ, Саратовцы, а во второмъ Сорванцовы братья, все по тіатральному представляютъ — Гамлета съ Офеліей. Столько народу, что Воже мой! Я на этотъ предметъ и пѣсенку сложила вотъ какую:
Что за хваты, за ребята
У Чекчуриной въ дому!
Все изъ разныхъ мѣстъ набрати,
Я сама дивлюсь тому.
Куплетъ этотъ малиновая феска пропѣла, акомпанируя себѣ на гитарѣ. Юноши стояли передъ ней, немного удивленные, но также и заинтересованные ею. Болтливость и безцеремонность ея всего болѣе понравилась Горшкову.
— А вы давно тутъ живете? спросилъ ее Горшковъ.
— А уже третій годъ, всѣхъ студентовъ знаю!
Абласову показалось, что' ихъ бесѣда слишкомъ далеко зайдетъ и онъ спросилъ у пѣвицы, гдѣ живетъ хозяйка.
— Да вы ее самое не увидите, она барыня такая; а тутъ прикащикъ есть, управитель; вонъ на дворѣ, подлѣ воротъ живетъ.