— Такъ зачѣмъ же она при васъ состоитъ?
— А какъ же, Борисъ Николаичъ, во-первыхъ ей некуда дѣться… ну и maman много выѣзжаетъ.
— И боится оставлять васъ одну…
— Да какже? спросила наивно Надя.
— Разумѣется, подтвердилъ шутливо Телепневъ.
Они подошли къ очень безобразной бесѣдкѣ, имѣющей видъ самовара. Внутри бесѣдка- была расписана порыжелыми деревьями. Скорчившись въ три погибели, сидѣла на одной изъ скамеекъ miss Бересфордъ и чмокала по обыкновенію. Телепневъ любезно раскланялся съ ней и получилъ въ отвѣтъ какое-то 'мычаніе. Англичанка, повидимому, не очень ему обрадовалась и даже довольно строго взглянула на Надю. Имъ обоимъ стало неловко; и Надя предложила Борису пойти въ комнаты, о чемъ тотчасъ же доложила старухѣ.
Тоже пьянино привѣтливо посмотрѣло на Телепнева. Онъ попросилъ Надю сейчасъ же сыграть ему что-нибудь… Она радостно согласилась и, какъ нарочно, заиграла одну изъ его любимыхъ сонатъ. Прибѣжалъ Горшковъ на первые звуки клавишъ и началъ сейчасъ же похваливать… Въ комнатѣ совсѣмъ сгустились сумерки.
Музыка повела къ одушевленному разговору. Горшковъ усѣлся съ Надей играть въ четыре руки, наизусть, безъ нотъ. Телепневъ стоялъ у окна и слушалъ…
„Мастадонтъ“ явилась домой въ десятъ часовъ и величественно раскланялась съ нашими пріятелями. Телепневъ нашелъ ее въ милліонъ разъ пошлѣе, чѣмъ она казалась ему годъ передъ тѣмъ. Съ ланитъ ея почти валилась штукатурка, глаза были подкрашены, и такая она вся была гадкая, что Телепневъ ужь безъ всякой юношеской скромности началъ говорить съ ней весьма небрежно. М-me Те-лянина все въ него вглядывалась, и обращала къ нему материнскія фразы, сопровождая ихъ томными взорами. Это его просто бѣсило.
„Этакое чучело, этакая дряблая матрона и туда же кобенится“, повторялъ онъ про себя, и чувствовалъ въ тоже время, что послѣдній годъ сдѣлалъ его ужасно брезгливымъ въ отношеніи женщинъ.
Онъ посидѣлъ у ней въ кабинетѣ минутъ десять, и безъ зазрѣнія совѣсти отправился въ залу къ Надѣ.
— Я завтра ѣду, сказалъ онъ ей на прощаньи, — вы меня такъ утѣшили…
— Чѣмъ это? спросила Надя.
— Вашей дружбой ко мнѣ.
— Слушайте вы его, барышня крикнулъ Горшковъ. Лжетъ, безстыдно лжетъ! Насилу соблаговолилъ завернуть сюда!…
— Ну какъ же. батюшка, говорилъ Ѳедоръ Петровичъ, поворачиваясь на своемъ мѣстѣ въ тарантасѣ, что жь вы скажете про студенческое житье-бытье, понравилась вамъ эта жизнь, или здѣсь у насъ лучше?
— Да пожалуй, что и лучше, промолвилъ Телепневъ и весело взглянулъ на дорогу, которая длинной березовой аллей полегоньку спускалась подъ гору.
— А что такъ?
— Да не по душѣ что-то пришлось мнѣ. Трудно, знаете, Ѳедоръ Петровичъ, такъ себя съ разу поставить, чтобы и дъло-то не уходило изъ рукъ, да и съ товарищами-то ладить.
— Ужь вы-то навѣрно занимались, не въ примѣръ прочимъ.
— Нѣтъ, отвѣтилъ Телепневъ, тряхнувъ головой… Лгать передъ вами не стану: до самаго до великаго поста ничего я не дѣлалъ, да и на лекціи совсѣмъ не ходилъ.
— Ну, оно извѣстно, спервоначала нельзя же вдругъ заговорилъ сладкимъ тономъ добродушный Ѳедоръ Петровичъ.
— Какъ нельзя, очень можно, Ѳедоръ Петровичъ, да лѣнь наша поганая…
На это добродушный опекунъ не нашелся что отвѣтить… Ему очень хотѣлось, чтобы Борисъ самъ себя похвалилъ; а разговоръ, напротивъ, принималъ тонъ самоосужденія…
Вхали они по гористой, большой дорогѣ. Телепневу такая дорога была новостью; онъ до отправленія въ К. нигдѣ не бывалъ дальше Липокъ. Покачиваясь въ покойномъ казанскомъ тарантасѣ, Телепневъ скоро заснулъ и проспалъ кажется станціи двѣ. Лапинъ не будилъ его и даже садился немного бочкомъ, чтобы не обезпокоить своего питомца. Когда Телепневъ окончательно пробудился, дневной жаръ уже спалъ, отъ березъ пошли тѣни, воздухъ пропитанъ былъ теплой влагой; вольно дышалось въ этомъ воздухѣ.
— Хорошо вѣдь, Ѳедоръ Петровичъ, весело проговорилъ онъ, озираясь по сторонамъ.
— Хорошо, милый мой; завтра утромъ на зоркѣ подъѣдемъ и къ маетностямъ… Тамъ ужь начальство ждетъ.
— А вы развѣ дали знать?
— Какъ-же.
— За чѣмъ?
— Для порядку, а вы что-же, хотите этакъ принцомъ — инкогнито явиться… проголодать бы пришлось, ничего бы не было готово, ни кроватей, ничего…
….. Вы мнѣ, Ѳедоръ Петровичъ, въ городѣ, третьяго дня все разсказывали про хозяйство, я виноватъ, тогда однимъ ухомъ слушалъ.
— Хе, хе, хе, извѣстно не веселая матерія… Я бы только хотѣлъ, милый мой, чтобы вы на все взглянули; а вникать когда же вамъ; ужь эти три года позвольте мнѣ послужить… прикащикомъ я пока доволенъ… онъ, извѣстно, плутъ…