— Экъ его вытянуло! проговорилъ Горшковъ. А ниже нашей гимназіи будетъ, только почище маленько.
— Да, почище, подтвердилъ Абласовъ.
— А ты, Боря, какимъ воображалъ себѣ университетъ? спросилъ Горшковъ.
— Да я объ домѣ совсѣмъ и не думалъ, отвѣтилъ Телепневъ.
А мнѣ такъ, знаете, братцы, университетъ въ другомъ вкусѣ представлялся, въ какомъ-то готическомъ.
— Хватилъ, промолвилъ съ улыбкой Абласояъ.
— Ну, да и этотъ не дуренъ, греческій видъ имѣетъ. А пойдемте-ка, братцы, къ подъѣзду, посмотримте антре; да кстати нужно спросить у кого-нибудь, въ которомъ часу ректоръ принимаетъ?
— А это, что за домъ? спросилъ Телепневъ, указывая на зданіе, которое стояло насупротивъ университета, по ту сторону площадки.
— Вывѣски нѣтъ, а внизу, вонъ посмотри — аптека. Должно быть университетское что нибудь.
— Вѣрно клиника, замѣтилъ Абласовъ.
Они перешли улицу и поднялись на ступени параднаго подъѣзда. Первый вошелъ Горшковъ. Было уже довольно темно, но можно было разглядѣть огромные сѣни, которые шли поперегъ всего зданія и оканчивались двумя парадными лѣстницами; потолокъ подпирался въ разныхъ мѣстахъ четве-роугольными столбами со сводами. Въ нишахъ стояли поясные бюсты великихъ мужей, подъ бронзу, на довольно грязныхъ алебастровыхъ пьедесталахъ. Въ сѣняхъ царствовала совершенная пустота. Шаги вошедшихъ звонко отдались на чугунномъ полу.
— Вотъ швейцарская, сказалъ Горшковъ, указывая головой на небольшую дверку вправо.
Онъ подошелъ къ ней и постучалъ. Дверка отворилась и вылѣзла голова въ высокомъ картузѣ съ голубымъ околышемъ, а затѣмъ показались огромные бакенбарды.
— Чего вамъ нужно? спросилъ швейцаръ.
Горшковъ вѣжливо съ нимъ раскланялся. Телепневъ и Абласовъ стояли нѣсколько поодаль и ближе ко входу.
— Скажите пожалуйста, началъ Горшковъ чрезвычайно сладко, гдѣ живетъ ректоръ?
— А вотъ вы домъ-то прошли, угловой-то, что въ переулокъ выходитъ.
— А какъ его зовутъ?
— Швейцаръ взглянулъ на Горшкова отеческимъ взглядомъ.
— Вы изъ новичковъ, что ли?
Горшковъ нисколько этимъ не обидѣлся, но не счелъ нужнымъ отвѣчать, а только опять повторилъ вопросъ.
— Зовутъ Михалъ Иванычъ.
— Онъ статскій или дѣйствительный статскій совѣтникъ? допрашивалъ Горшковъ.
Швейцаръ затруднился.
— Какой чинъ на немъ?
— Извѣстно, генералъ.
— Значитъ, штатскій генералъ, повторилъ Горшковъ и захохоталъ.
Швейцаръ такъ тряхнулъ головой, точно хотѣлъ обругать юнаго питомца просвѣщенія; но обругать не обругалъ, а скрылся въ свою конурку. Но Горшковъ этимъ не унялся, онъ. опять стукнулъ въ стеклянную дверку швейцарской. Голова высунулась.
— Да чего вамъ нужно?
— Главнаго-то я тебя не спросилъ, любезный другъ, заговорилъ Горшковъ, подпирая себѣ руки въ бокъ: въ которомъ часу ректоръ-то принимаеть?
— Почемъ я знаю, заворчалъ швейцаръ, видимо смущенный такою фамиліарностью; подите туда спросите, тамъ есть сторожа.
— Да ты, дяденька, не серчай, произнесъ Горшковъ, дѣлая гримасу: мы люди заѣзжіе, ты намъ толкомъ скажи.
Швейцаръ ухмыльнулся и милостиво отвѣчалъ:
— Ступайте завтра въ'половинѣ одинадцатаго, въ самый разъ попадете, и за тѣмъ голова скрылась уже безвозвратно.
— Ну идемъ, больше толковать нечего, проговорилъ Абласовъ; тутъ видно служительство-то не лучше нашего гимназическаго.
— Да, не лучше Егоркиной команды, подхватилъ Горшковъ, и, бросивъ еще разъ взглядъ на бюсты знаменитыхъ людей, вышелъ съ товарищами на улицу.
Сумерки совсѣмъ уже сгустились. Лунный свѣтъ отражался на бѣлыхъ стѣнахъ университета и на золотыхъ крыльяхъ ор.іа, повѣшеннаго надъ аптечной вывѣской. Стояла теплая, невозмутимая погода. Но наши заѣзжіе верхнегородцы впервые почувствовали какую-то влажность въ воздухѣ, что-то туманное и болотистое. Еще разъ остановились они на площадкѣ, прислушиваясь къ ночнымъ звукамъ города. Откуда-то несся отдаленный стукъ дрожекъ, собака гдѣ-то залаяла густымъ басомъ и брякнула цѣпью, — долѣтали отрывистые фразы гуляющихъ. Потомъ вдругъ послышалось отдаленное хоровое пѣніе.
— Чу! какъ отхватываютъ! крикнулъ Горшковъ, кто бы это?
— Мастеровые должно быть, проговорилъ Телепневъ. А какую пѣсню поютъ, Валеріанъ?
Горшковъ прислушался съ видомъ, знатока, и даже почему-то снялъ фуражку.
— Поютъ „Ахъ Дунай, ты мой Дунай“…
Не успѣли они отойти нѣсколько шаговъ, какъ сзади ихъ загудѣлъ другой хоръ, составленный изъ мужскихъ и женскихъ голосовъ. Пѣніе происходило гдѣ-нибудь по близости, на университетскомъ дворѣ, или на той же площадкѣ, гдѣ они стояли.