— Что за оказія, крикнулъ Горшковъ, да здѣсь Венеція! Тутъ, видно, дѣвки хороводы водятъ! Это должно быть вонъ за угломъ, пойдемте-ка, братцы, послушаемте!
И дѣйствительно, за угломъ того зданія, которое Абласовъ назвалъ клиникой, стояла цѣлая толпа. Она составлялась изъ университетскихъ сторожей, водовозовъ, клиническихъ служителей, фельдшеровъ, прачекъ и кухарокъ. Но кромѣ участвующихъ въ пѣніи, зѣвающаго народа не было. Видно было, что такія вокальныя упражненія въ нравахъ города, и не обращаютъ па себя общественнаго вниманія.
— Каковы нравы-то! говорилъ Горшковъ, подходя къ тол-пѣ, первобытная, братецъ, простота, и что за пѣснь такая прислушаемъ-ка, я ее не знаю…
А пѣли, дѣйствительно, какую-то курьозную пѣсню Горшкову удалось подхватить припѣвъ, начинавшійся словами:
— Восторгъ! крикнулъ Горшковъ. Вы только вслушайтесь, братцы, это просто первобытныя времена!
Онъ не утерпѣлъ и обратился-таки съ распросами къ одному изъ участвующихъ въ пѣніи, курчавому и рябому фельдшеру, отъ котораго несло спермацетовой помадой. фельдшеръ обстоятельно разсказалъ ему, что пѣніе происходитъ каждый вечеръ, когда хорошая погода, а пѣсня дѣйствительно такъ и называется: Сазанъ Тимофеичъ. Удовлетворившись этими, объясненіями, Горшковъ объявилъ товарищамъ, что на первый разъ они осмотрѣли довольно и можно итти домой, чтобъ завтра пораньше проснуться и успѣть написать прошеніе ректору.
Заспанный Яковъ, встрѣтилъ въ номерѣ друзей нашихъ и помогъ имъ раздѣться.
— Ну, что жъ ты, братъ Яковъ, скажешь про татарскую столицу? спросилъ его Горшковъ, потягиваясь въ кровати.
— Да что, сударь, угрюмо отвѣчалъ неизмѣнный камердинеръ: городъ людный, да сразу не разглядишь; спички вотъ дешевы…
Больше онъ не выражалъ никакихъ сентенцій не только въ этотъ вечеръ, но во весь годъ, послѣдовавшій за этимъ вечеромъ.
Всѣ трое очень устали и сонъ скоро овладѣлъ ими. Только Горшковъ не могъ сразу угомониться.
Онъ, засыпая, все-таки задалъ нѣсколько вопросовъ Абласову и Телепневу, которые помѣстились въ другой комнатѣ. Но каждый изъ нихъ заснулъ съ чувствомъ новаго мѣста, и съ тѣмъ пріятнымъ волненіемъ, какое испытываетъ всегда молодая натура, перевертывая новую страницу жизни. Ночная свѣжесть входила сквозь открытое окно и Телепневъ, закутавшись въ одѣяло, дышалъ легко, и ему не снились темныя картины прошлаго, а напротивъ, онъ летѣлъ по какому-то свѣтлому, ярко-лиловому небу, и чѣмъ выше поднимался, тѣмъ ему становилось легче и легче дышать…
И спали юноши — добрымъ, крѣпительнымъ сномъ. И не одни были они въ эту минуту. Въ разныхъ уголкахъ города, по разнымъ квартиркамъ засыпали также новопріѣзжіе гимназистики, и всякому изъ нихъ, кто видѣлъ предъ собой двери университета, дышалось такъ хорошо, какъ потомъ не будетъ уже дышаться, при полученіи разныхъ дипломовъ и должностей.
Утромъ, часовъ въ семь, Яковъ разбудилъ Бориса. Телепневъ, проснувшись, еще въ первый разъ подумалъ о томъ, какъ ему поступить въ университетъ и на какой факультетъ. Его, безъ всякаго сомнѣнія, примутъ безъ экзамена, какой бы факультетъ онъ не выбралъ. Его потери и болѣзнь совершенно перервали въ немъ нить желаній и замысловъ, которые онъ связывалъ съ мыслію объ университетѣ. И трудно ему было въ эту минуту собраться съ мыслями, такъ какъ хотѣлось…
Чрезъ полчаса пріятели сидѣли за чаемъ и вели рѣчь о томъ, какъ писать прошеніе на имя ректора. Наконецъ, рѣшили, что писать будетъ Абласовъ, какъ обладатель каллиграфскаго почерка и какъ мудрецъ, знающій канцелярскія формы.
— По какому же ты хочешь? спросилъ Горошковъ Телеп-нева, когда очередь дошла до него.
— Хотѣлъ по словесному, отвѣтилъ Борисъ, а теперь право все равно, да и мало знаю, — горячка всю память отняла;
— Ну такъ иди по юридическому, а то по камеральному; это говорятъ, братецъ, факультетъ — первый сортъ, всякую штуку показываютъ.
Телепневъ призадумался немножко. Отъ словеснаго факультета онъ рѣшительно отказывался. Его неприготовленность предстала передъ нимъ сильнѣе, чѣмъ когда-либо. Послѣ довольно долгаго раздумья, онъ сказалъ Абласову:
— Пиши прошеніе на камеральный. Посмотрюсь, а тамъ послѣ увижу на чемъ можно будетъ остановиться.
— Разумѣется, Боря, крикнулъ Горшковъ, тебѣ отдохнуть нужно; мы съ тобой всѣ факультеты высмотримъ… Да за чѣмъ ты, братецъ, поступаешь въ студенты, шелъ бы со мной въ вольные.