— Никакъ нѣтъ-съ, просипѣлъ опять Кабановъ.
— Извольте отправляться къ дежурному помощнику. Онъ васъ препроводитъ въ карцеръ, а я доведу до свѣденія его превосходительства, господина попечителя, о вашихъ буйственныхъ поступкахъ.
— Совершенная напраслина, просипѣлъ Кабановъ. А коли бьютъ, такъ нельзя же не отмахиваться.
— Везъ оправданій, г. Кабановъ! Не забывайте, что вы стоите предъ вашимъ непосредственнымъ начальникомъ! Ни слова больше и въ карцеръ.
Кабановъ передернулъ губы, точно хотѣлъ сказать: плевать мнѣ на все; но больше не разсуждалъ и съ понурой головой отправился къ двери.
Дошла очередь до студента съ монгольскимъ лицемъ.
— Г. Абдіевъ, какъ вы смѣете не посѣщать храмъ Божій? вопросилъ его инспекторъ
Абдіевъ вскинулъ своими калмыцкими глазками и на первый разъ ничего не отвѣтилъ.
— Я васъ спрашиваю, отчего вы не посѣщаете храмъ Божій, какъ того требуютъ обязанности студента?
— Да я, Ѳедоръ Ивановичъ, промычалъ тотъ, не обязанъ.
— Какъ не обязаны, милостивый государь? Вы изъ магометанъ обращены въ греко-россійскую вѣру.
— Обращенъ-то дѣйствительно, разсуждалъ, точно про себя, киргизскій питомецъ просвѣщенія; да что же изъ того, помилуйте, Ѳедоръ Ивановичъ!
— Если вы въ слѣдующее воскресенье осмѣлитесь не явиться въ университетскую церковь къ божественной литургіи, я васъ накажу арестомъ и доведу до свѣденія г. попечителя о строптивости вашего нрава. Не забывайте, что можно попасть изъ студентовъ и въ фельдшера.
— Помилуйте, промычалъ киргизъ, и не говоря больше ни слова, чуть не бѣгомъ, бросился изъ комнаты.
Аудіенція съ студентами была кончена. Не радостное чувство возбудила она въ нашихъ пріятеляхъ; инспекторъ обратился къ нимъ.
— Что вамъ угодно, господа? проговорилъ онъ покровительственнымъ тономъ.
Горшковъ объяснилъ, что такъ и такъ: они поступающіе и явились къ нему по начальству.
Инспекторъ спросилъ у каждаго фамилію, велѣлъ записаться въ своей канцеляріи и заключилъ свою аудіенцію слѣдующимъ:
— Я вамъ долженъ внушить, господа, что съ этой минуты, вы уже находитесь въ вѣденіи и распоряженіи начальства. Всѣ ваши поступки будутъ мнѣ извѣстны; знайте, господа, что никакіе успѣхи по наукамъ ничего не значутъ, если я въ моемъ кондуитномъ спискѣ отмѣчу васъ дурно. Когда вы будете окончательно приняты, вы имѣете явиться ко мнѣ еще разъ испросить позволеніе на ношеніе форменнаго платья. Тогда вы получите квартирныя свидѣтельства, и я предпишу вамъ правила ношенія платья и всѣ другія обязанности. Прощайте, господа!
Не очень весело было на душѣ у нашихъ пріятелей, когда они вышли на площадку, гдѣ сидѣлъ Демка. Демка поздравилъ ихъ съ поступленіемъ въ студенты и скорчилъ такую рожу, что нужно было ему что-нибудь дать.
— Да мы еще не поступили, замѣтилъ Абласовъ.
— Какъ, сударь не поступили? Коли къ Ѳедору Ивановичу являлись, значитъ поступили.
У Телепнсва были деньги и онъ далъ рубль Демкѣ, за что тотъ преисполнился веселія и даже объявилъ, что будетъ самъ ноешь имъ письма на квартиру.
Канцелярія инспектора находилась въ томъ самомъ, длинномъ и темномъ корридорѣ, по которому уже шли наши гимназисты. Квартиру ихъ и имена записалъ инспекторскій письмоводитель, испитой писецъ, вѣроятно, очень суровыхъ нравовъ.
Когда они вышли въ сѣни, Горшковъ усиленно вздохнулъ и значительно посмотрѣлъ сперва на Телспнева, а потомъ на Абласова.
— Ну, братцы, какъ вамъ все показалось? проговорилъ онъ, подмигивая.
— Что-то очень пошло; я не ожидалъ, отвѣтилъ Телепневъ.
— А меня такъ не удивило, спокойно промолвилъ Абласовъ. — Та же гимназія, только размѣры другіе.
— Да, братцы, размѣры, крикнулъ Горшковъ. Вотъ онъ кто, Сазанъ-то ТимофѢичъ, что вчера пѣли! Пойдите-ка полѣзайте въ кондуитный списокъ; а мое дѣло сторона, — я вольный артистъ, и зачѣмъ только я, дуракъ, являлся къ нему?
— Погоди, онъ и тебя прикрутитъ, весело замѣтилъ Телепневъ.
— Какъ бы не такъ! крикнулъ Горшковъ, я ни пирога, ни селедки носить не буду. А вотъ вы скажите: куда итти-то, въ аудиторіи что ли?
— Да что тамъ дѣлать, замѣтилъ Телепневъ, еще лекцій нѣтъ.
— Ну такъ пойдемте квартиры смотрѣть, что вчера тотъ студентъ говорилъ, — тутъ на Преображенской. И Горшковъ, заломивши фуражку, опять принялъ предводительство своихъ товарищей и зашагалъ по Преображенской улицѣ.
Домъ г-жи Чекчуриной обладалъ весьма приличной наружностью, и по величинѣ принадлежалъ къ числу домовъ капитальныхъ. Выкрашенъ онъ былъ въ голубовато-сѣрый цвѣтъ, въ белъ-этажѣ помѣщался дагеротипъ и нѣмецкая гостиница, внизу разослалъ на весь домъ свою вывѣску портной Мельниковъ. Этотъ портной не удовольствовался русскимъ діалектомъ, и на дверяхъ прибилъ еще вывѣску со слѣдующимъ вольнымъ переводомъ: Melnikoff prend diférante mode, comme particulière et militère. Со двора домъ Чекчуриной принималъ совсѣмъ другой видъ. Вмѣсто двухъ, въ немъ оказывалось три этажа и вдоль каждаго этажа шла. галлерея или галдарейка, выражаясь языкомъ туземныхъ обитателей. Всѣ эти галдарейки и самыя стѣны были ужасно грязны; лѣстницы не уступали галдарейкамъ, и атмосфера ихъ заставляла каждаго входящаго значительно морщиться; а на дворѣ чекчуринскаго дома нечистота разыгралась въ самыхъ яркихъ краскахъ.