— Хотить поступайтъ въ корпорацій
Телепневъ отвѣчалъ, что онъ еще не знаетъ здѣсь никакихъ обычаевъ и порядковъ.
Старичекъ выразилъ что-то неодобрительное о корпораціяхъ; вообще, по его мнѣнію, молодой человѣкъ, пріѣзжающій заниматься, долженъ былъ держаться вдалекѣ отъ буйной компаніи буршей. Но все-таки старичекъ расходился, когда завелъ рѣчь о своей юности, и даже разсказалъ какой-то лихой анекдотъ, изъ котораго Телепневъ ровно ничего не понялъ.
Но вообще онъ, что называется, обласкалъ Телепнева, и все обстоятельно ему объяснилъ, прибавивъ, что если Телепневу нужно будетъ его видѣть, то онъ всегда къ его услугамъ утромъ до часу въ фармацевтическомъ институтѣ, а потомъ дома.
— Я вамъ совѣтуй, — сказалъ онъ Телепневу на прощанье: — дѣляйца вильде… будитъ лючше…
Скоро Телепневъ устроился на квартирѣ. Знакомые бурши посовѣтовали ему поселиться по ту сторону рѣки, подальше отъ университета, увѣряя, что тамъ и воздухъ лучше, и квартиры дешевле, и расположеніе домовъ удобнѣе. На перегибѣ улицы, которая вела отъ петербургской заставы къ мосту, стоялъ прекурьезный домикъ въ полтора этажа. Онъ весь былъ перекошенъ криво-накосо, отъ лѣтъ и отъ атмосферныхъ невзгодъ побурѣлъ до черноты угля и являлъ такую архитектуру, которая сразу бы поставила втуппкъ всякаго знатока гражданскаго зодчества. Фасадъ имѣлъ видъ трапеціи, съ перегибомъ на томъ мѣстѣ, гдѣ кончался нижній этажъ, гакъ что передняя стѣна была изогнута угломъ, точно будто верхній полуэтажъ давно желалъ сползти, но не впередъ, а назадъ. Внизу было четыре окна и ветхая, съ фигурными вырѣзками, дверь на улицу. На верху два окна. Все это, какъ грибной шапкой, прикрывалось черепичной крышей, пестрой, точно персидскій коверъ, и самыхъ смѣлыхъ очертаній.
Телепневъ, когда ходилъ подъискивать себѣ квартирку, тотчасъ же заинтересовался этой избушкой на курьихъ ножкахъ. Въ нижнемъ жильѣ онъ нашелъ хозяина, гуняваго и низкопоклоннаго старикашку, въ такомъ костюмѣ, какой обыкновенію употребляется на провинціальныхъ театрахъ, для роли Льва Гурича Синичкина. Старикашка все присѣдалъ, улыбался, потомъ зазвенѣлъ ключами и повелъ Телепнева смотрѣть верхній этажъ. Квартирка оказалась порядочной, изъ двухъ комнатъ съ приличной мебелью. Хозяинъ былъ отставной столяръ, и кромѣ отдачи своего полуэтажа, промышлялъ еще отдачей мебели на прокатъ, больше, конечно, студентамъ. Порѣшили за семестръ, т. е. за подгода, 45 рублей: квартира съ отопленіемъ и мебелью. Яковъ получалъ маленькую каморку, выходившую окномъ на дворъ. Телепневъ изумился этой дешевизнѣ, такъ что счелъ за лишнее торговаться, вслѣдствіе чего старикашка, въ тотъ же моментъ, ощутилъ къ нему величайшее почтеніе, и даже, когда новый постоялецъ отдалъ ему всѣ 45 рублей впередъ, то онъ какъ-то взвизгнулъ и приложился къ плечику Телепнева. Тутъ же онъ изъявилъ готовность убрать квартиру какой угодно мебелью и повелъ Телепнева въ чуланъ смотрѣть чудное волтеровское кресло: famos! какъ онъ выразился; и когда началъ колотить по старой сафьянной подушкѣ, издававшей облака ныли, то повторялъ все: Allerliebst, der Herr wird zufrieden!
Но Телепнева бурсаки рѣшительно преслѣдовали. Только — что онъ размѣстился и началъ раздумывать о томъ, какъ ему распредѣлить свои занятія, утромъ рано ввалились къ нему два бурша: татуированный и еще маленькій, въ короткой чуйкѣ. Они нанесли на своихъ сапожищахъ снѣгу, и не снимая приплюснутыхъ фуражекъ, безъ всякаго предисловія, поздравили его съ принятіемъ въ корпорацію.
Оставалось кланяться и благодарить.
— Ты, — обратился къ нему татуированный: — долженъ сегодня выслушать команъ у шаржиртера.
— Команъ у шаржиртера? — спросилъ Телепневъ, привставая и скромно запахиваясь въ халатъ.
Его сильно разбиралъ смѣхъ.
— Да, и allgemeines, — вмѣшался маленькій, и нашъ корпораціонный.
Для Телепнева все это было: темна вода во облацѣхъ небесныхъ.
Татуированный подошелъ къ стулу, на который отънѣкотораго смущенія опустился Телепневъ и положилъ одну руку на спинку стула.
— Мы тебя вчера приняли, теперь ты вашъ и всѣмъ долженъ говорить ты…
У Телепнева чуть-чуть не вырвалось: слушаю-съ!
— И нѣмцамъ, — прибавилъ маленькій, который, безъ церемоніи, отправился въ другую комнату и тамъ началъ рыться на столѣ, отыскивая папиросъ.
— Христіанъ Иванычъ, учитель приватнаго языка! — крикнулъ ему черезъ перегородку татуированный.
— Унтерзухирую… нѣгъ-ли курительнаго… — отвѣтилъ тотъ жиденькимъ голосомъ.
— Это нашъ ольдерманъ, — пояснилъ татуированный: — ты поступишь къ нему въ команду; онъ начальникъ фуксовъ.