Наконецъ два фукса рѣшились принести жертву на алтарь отечества: храбро проникли они въ калитку, прошли дворикъ и начали подниматься по галлерейкѣ. Первый запримѣтилъ ихъ въ окно одинъ изъ купцовъ, явившихся на патріотическій зовъ. Онъ, выставивъ свою бороду, показалъ имъ кулакъ. Къ окну подскочилъ Севрюгинъ и погрозилъ на нихъ перламутровымъ ножомъ. Фуксы чуть не кубаремъ слетѣли съ лѣстницы и донесли толпѣ, что тамъ цѣлый гарнизонъ и въ нихъ уже цѣлились.
— Da sitzen Polen, толковали нѣмцы: mit Flinten und Pistolen.
Поляки имъ вездѣ мерещились. А компанія, засѣдавшая въ квартирѣ желтаго, потѣшалась въ это времи надъ бѣгствомъ двухъ нѣмецкихъ храбрецовъ.
Часу во второмъ Христіанъ Ивановичъ Цифирзонъ, жившій въ захолустьѣ, позади ботаническаго сада, въ комнаткѣ, которая ходила по восьми рублей въ семестръ, трусилъ, прикрытый своей ветхой шинелькой, къ каменному мосту. Бѣжалъ онъ изъ анатомическаго театра, куда началъ съ горя ходить, и несъ подъ шинелью связку костей въ платкѣ, которую держалъ подъ лѣвой мышкой, а въ правой у него была бедренная кость. За мостомъ ему нужно было завернуть въ Rosenstrasse, къ одной старушенція по части добыванія дублоновъ и залога четырехъ рубашекъ, что на техническомъ языкѣ Христіана Ивановича называлось «ein Podriad abmachen«.
На мосту встрѣтилась съ нимъ ватага тевтонцевъ, человѣкъ двадцать, подъ предводительствомъ одного высочайшаго филистра. Тевтонцы шли изъ кнейпы, распаленные воинственнымъ духомъ противъ русскихъ. Маленькій Цифирзонъ трусилъ мимо нихъ мелкими шажками, не догадываясь въ чемъ дѣло. Одинъ изъ тевтонцевъ точно нарочно столкнулся съ нимъ.
— Pardon, — проговорилъ не оглядываясь Христіанъ Ивановичъ и продолжалъ себѣ спускаться по нѣсколько приподнятому тротуару моста.
— А! — закричала вся ватага. — Онъ толкается! Schlagt ihn todt!
Христіанъ Ивановичъ не взвидѣлъ свѣта божьяго, какъ на него накинулись двадцать дюжихъ нѣмцевъ и сшибли его съ ногъ. Шинеленка распахнулась, бедренная кость упала на дорогу.
— А, онъ съ костью, онъ шелъ насъ бить! — и удары посыпались на бѣднаго Цифирзона.
Можетъ быть, отъ него остались бы весьма бренные остатки, если-бъ въ эту минуту изъ угла каменнаго дома не показались два педеля.
— Бѣгите, педеля! — закричалъ кто-то изъ нѣмцевъ, и всѣ бросились на мостъ, оставивъ на полѣ битвы трофеи и разбитаго на голову врага.
Педеля подобрали Христіана Ивановича, вмѣстѣ съ бедренной костью, и отвезли его на квартиру. Его совсѣмъ разломило, такъ что онъ попросилъ одного изъ педелей поѣхать въ клинику за профессоромъ или ассистентомъ.
Въ этотъ часъ осада около квартиры желтаго все еще продолжалась.
Телепневъ, сидя въ фурманскихъ саняхъ, сначала раздумалъ о скандальномъ бурсацкомъ дѣлѣ. Ему противны были нѣмецкіе уставы и нѣмецкая глупая нетерпимость. Онъ радъ былъ, что окончательно порвется та внѣшняя обезьянская связь, которая существовала между бурсаками и нѣмецкимъ корпораціоннымъ міромъ. Но онъ все-таки не могъ вполнѣ оправдать поступка забіяки Севрюгина, и не сознаться, что вся эта исторія смѣшна и полна всякаго мальчишества.
Чѣмъ ближе онъ подъѣзжалъ къ дому Деулиныхъ, тѣмъ все сильнѣе рвалось его сердце, тѣмъ страстнѣе хотѣлось ему разгадать наконецъ душевную загадку гордой дѣвушки, завладѣть во что-бы то ни стало всѣмъ ея существомъ…