Сонъ дѣвушки былъ тревожный. Проснулась она рано, сѣла готовить уроки свои, но читала разсѣянно и вышла предъ обѣдомъ очень рано въ гостиную. Присаживалась нѣсколько разъ къ роялю, играла порывисто, ходила по столовой, взглядывала нѣсколько разъ въ окна.
Телепневъ весь день былъ занятъ разными хлопотами и совѣщаніями. Началось дѣло о побіеніи Христіана Ивановича. Надо было съѣздить въ университетское правленіе, еще разъ къ куратору, къ ректору, къ синдику. Только къ вечеру онъ освободился и сейчасъ же полетѣлъ на фурманѣ въ филистерію. Его не безпокоила больше семейная драма, онъ зналъ, что Иванъ Павловичъ будетъ себѣ здоровехонекъ и успокоится духомъ, по крайней мѣрѣ, до своего отъѣзда. Юлія Александровна также должна была придти въ нормальное состояніе. Одна Темира тревожила Телепнева.
Въ гостиной онъ какъ разъ наткнулся на Нину Александровну, чего вовсе не желалъ.
— Вы довольны мной? — сказала она ему, поклонившись въ креслѣ.
— Вы исправляетесь.
— И даже очень, — посмотрите-ка на Ивана Павловича.
— Цвѣтетъ?
— Да. Больше ужь не призываетъ смерть.
— А вы скоро поѣдете? — спросилъ тихо Телепневъ.
— Заживаться не буду.
— Погодите, по крайней мѣрѣ, пока Иванъ Павловичъ совсѣмъ оправится.
— Престранный вы человѣкъ, m-r Телепневъ.
— Отчего же такъ, Нина Александровна?
— Перваго молодаго человѣка вижу, который бы такъ смѣло и просто подходилъ къ людямъ, и такъ пріятно ставилъ ихъ въ очень выгодное для себя положеніе.
— Другими словами — я интриганъ.
— О, нѣтъ. Но вы съумѣете всегда поставить всякаго въ должную позицію.
— Ну, не совсѣмъ. А желалъ бы имѣть это свойство.
— И я знаю для чего. — Нина Александровна тихо разсмѣялась. — Вы, кажется, обожглись на моей племянницѣ?
— Что же это очень скоро ужь?
— Скоро или нѣтъ, я не знаю; но если вы еще въ нее не влюблены, то навѣрное чрезъ нѣсколько дней влюбитесь.
— Можетъ быть, и влюблюсь, — сказалъ рѣшительно Телепневъ, — И ужь, конечно, если влюблюсь, то захочу имѣть тѣ свойства, какими вы меня награждаете.
Не желая продолжать, Телепневъ всталъ и отправился къ Ивану Павловичу.
Тотъ сидѣлъ въ креслѣ и потиралъ себѣ животъ.
— Все еще тошнитъ, mon cher, смотрю на часы: каждыя четверть часа позываетъ.
— Оттого и позываетъ, Иванъ Павловичъ, что вы все смотрите на часы.
— Ну, что вы, какъ, какъ ваша борьба гвельфовъ и гибеллиновъ? Заносчивость, mon cher, славянская заносчивость. Я всегда говорилъ, въ нынѣшнемъ юношествѣ нѣтъ сомнѣнія. Мы пушкинскіе люди. Знаете, онъ сказалъ въ одномъ мѣстѣ:
Поэтъ, не дорожи любовію народной.
И не нужно дорожить. А вы нынче, mon cher, всѣ въ честолюбіе ударились. Пили бы себѣ, пѣли, и прекрасно. Нѣмцы, китайцы, чухонцы, у всѣхъ людей въ молодости одинъ идеалъ. Вы, пожалуйста, не сердитесь, что я вамъ такъ говорю. Хотите сигару?
«Экъ онъ раскудахтался нынче! должно быть, Нина Александровна его по губамъ помазала», думалъ Телепневъ, принимая сигару изъ рукъ Ивана Павловича.
— Я услалъ жену прокатиться съ Темирой. У ней оттого и припадки, — все сидитъ, все сидитъ… Ахъ, mon cher, когда женитесь, помянете меня. Женщины, это — сосудъ скудельничій. Но мы, со всей нашей энергіей, со всѣмъ, — вы понимаете, — со всѣмъ, что насъ дѣлаетъ вѣнцомъ созданія, мы насъ, рѣшительно насъ. И Боже васъ сохрани предаться страсти. Тогда вы погибли!
— Какже это, Иванъ Павловичъ; евнухомъ что-ли сдѣлаться?
— Чѣмъ хотите, mon cher. Фолишонируйте, жизнь прекрасна, когда съ каждаго цвѣтка собираешь медъ. Но такъ… погрязнуть всѣми силами души — одинъ шагъ…
— И какъ разъ возьмешься за синильную кислоту? — прервалъ Телепневъ и засмѣялся.
— Не шутите этимъ, mon cher. Я знаю, вы смѣетесь надо мной, потому что для меня чувство дороже всего.
— А вы лучше вотъ что скажите, Иванъ Павловичъ, — прервалъ его Телепневъ: — какъ аппетитъ у васъ сегодня, хорошъ?
— Ничего, кромѣ бульона, не могу, mon cher. У меня непремѣнно язвы образовались.