— Разумѣется. Вы задѣваете мое самолюбіе за тѣмъ только, чтобы порисоваться.
— Нѣтъ, — рѣзко отвѣтилъ Телепневъ — я хочу быть съ вами, вмѣстѣ заниматься, знать, что вы учите, о чемъ вы думаете, — вотъ вся моя вина.
— Зачѣмъ вамъ быть моимъ менторомъ?
— А другомъ нельзя?
— Друзья такъ не тонируютъ.
— Ваши друзья никогда не могутъ быть просты, потому что вы взвѣшиваете каждое слово и мучите ихъ своею требовательностію.
— Не правда.
— Правда! — вскричалъ Телепневъ.
— Ха, ха, ха! — разразилась Темира: — у васъ никакого характера нѣтъ.
И съ этими словами она убѣжала въ гостиную.
Цѣлый адъ привезъ съ собой Телепневъ домой. Онъ и рвалъ, и металъ; швырялъ свои книги и препараты.
— Работать надо, а не нѣжничать. Шесть недѣль до экзаменовъ, а я разводы развожу.
Сѣлъ онъ къ столу, схватилъ первую попавшуюся химію и ну катать вслухъ. Но не долго продолжалось чтеніе, и въ головѣ сидѣла Темира, и въ сердцѣ Темира, и въ глазахъ Темира.
— Господи, какъ я ее люблю! — вскричалъ онъ. — Долго ли же она будетъ со мною такъ?!
И началъ онъ думать, думать. И всѣ его планы, соображенія, надежды, все это стѣснилось около одного дорогаго образа.
«Засяду за химію», думалъ онъ, «экзаменъ сдамъ къ маю, скажу ей въ послѣдній разъ: да или нѣтъ? Отъ нея все будетъ зависѣть. Но она должна быть моей. Уѣдемъ за-границу, будемъ вмѣстѣ работать для одной общей цѣли!»
Онъ, дѣйствительно, засѣлъ. Ему предстоялъ rigorosum изъ всѣхъ химическихъ предметовъ, изъ такихъ химій, какія только существуютъ на свѣтѣ божіемъ. Нѣсколько дней онъ не показывался въ филистеріи. Проходя изъ лабораторіи по университетскому корридору, онъ увидалъ на черной доскѣ прибитый печатный билетикъ: «Zur feierlichen Magister — disputation des Herrn Doctor Georg Ignatius laden ergebenst ein Decan und Mitglieder der physisch — matematischen Fakultät».
«Надо пойти,» подумалъ онъ. «Можетъ быть, и она будетъ.»
Онъ зналъ, что на нѣкоторыхъ промоціяхъ бываютъ дамы.
По этому поводу, придя домой, онъ весь вечеръ продумалъ о Темирѣ, а страница агрономической химіи о «Patent-dünger» такъ и осталась непрочитанной.
Да, не испыталъ еще Телепневъ такой страсти. Это была не юношеская полу чувственная горячка, охватившая его въ большомъ дикомъ домѣ, не селадонство чичисбея губернской львицы. Образъ дѣвушки стоялъ передъ нимъ строгій, требовательный, карающій, неотразимо-прекрасный. Отъ нея онъ не ждалъ сладкаго, примирительнаго, убаюкивающаго чувства Софьи Николаевны. А воспоминаніемъ объ Ольгѣ Николаевнѣ онъ даже не хотѣлъ марать свое преклоненіе передъ чистымъ существомъ Темиры. Всѣми фибрами чувствовалъ Телепневъ, что съ этой дѣвушкой нельзя ему разстаться, что съ ней приходитъ и свѣтъ, и радость, и одушевленіе, что ей по силамъ будетъ всякій подвигъ, всякое сострастіе прекраснымъ цѣлямъ. Онъ смирился, онъ забылъ о себѣ, онъ не хотѣлъ являться передъ ней героемъ, наставникомъ, просвѣтителемъ; онъ жаждалъ только одного слова. Онъ глубоко вѣровалъ въ превосходство ея одаренной иатуры.
Въ университетѣ диспуты обыкновенно начинались въ одиннадцатомъ часу. Сперва, до отправленія въ актовую залу, деканъ, оппоненты и всѣ знакомые студенты и профессора, приглашенные диспутантомъ, собирались въ дежурной комнатѣ, помѣщавшейся около швейцарской. Тамъ стоялъ всегда завтракъ, стоившій съ незапамятныхъ временъ сорокъ рублей серебромъ. Каждый диспутантъ заказывалъ его у кондитера на Ritterstrasse. Служитель Кизанъ всегда исполнялъ роль оффиціанта на этихъ ученыхъ завтракахъ, въ бѣломъ жилетѣ и такомъ же галстукѣ. На столѣ, посрединѣ закусокъ возвышалась пирамида изъ печенья и конфектъ, по четыремъ угламъ — бутылки съ рейнвейномъ, назначенныя къ роспитію по окончаніи диспута. Деканъ и оппоненты выпиваютъ по рюмкѣ краснаго вина, закусываютъ чѣмъ-нибудь и, помявшись около стола въ своихъ мундирахъ и бѣлыхъ галстукахъ, отправляются на верхъ.
Телепневъ пришелъ въ университетскую залу до начала диспута. Студентовъ собралось очень много. Сбоку около кафедры сидѣло нѣсколько дамъ. Онъ быстро взглянулъ туда, но Деулиныхъ не было. Между студентами шли оживленные разговоры. Почти всѣ держали въ рукахъ книжечки. Этотъ диспутъ возбуждалъ общій интересъ. Студенты любили Игнаціуса и сочувствовали его постоянной вознѣ съ господствующей теологической партіей. Бурсаковъ, конечно, не было. Собирались Палей и Варцель, но занятые зубреніемъ — не пришли. Телепневъ пробрался назадъ и сѣлъ на окно противъ самой кафедры. Стулья стояли полукружіемъ. Первый рядъ — кресла — оставался пустымъ. Педеля не дозволяли студентамъ садиться на кресла — первый рядъ былъ предназначенъ для куратора, ректора, профессоровъ, именитыхъ гостей и дамъ. Пародъ все прибывалъ. Но вотъ показалось въ дверяхъ лиловое платье. — Телепневъ вскочилъ. Юлія Александровна выступала очень нарядная, въ горностаевой мантильѣ; а за ней бѣлое буа и шляпка съ розаномъ. У Телепнева всѣ поджилки затряслись.