— Да, на счетъ барства. Я вѣдь сейчасъ вижу васъ при поступленіи въ корпорацію: богатый баринъ, салонный студентъ, пріѣхалъ заниматься наукой, и вдругъ его заставляютъ таскать корзинки съ пивомъ, о ужасъ!
— Да совсѣмъ не то, Темира.
— Конечно то, ну и заставили носить. И ранили, — и хорошо сдѣлали, что ранили. Понимаю я, Борисъ, что вы были и умнѣе ихъ, и образованнѣе, и что вамъ эта жизнь не могла уже нравиться; но противно было то, что вы слишкомъ старчески посмотрѣли на ихъ проказы, на ихъ кутежъ. Все-таки ихъ вѣдь цѣлое общество. Они уважали свои законы; а вы тутъ являетесь съ барствомъ.
— Съ какимъ же барствомъ?
— Ну, съ умственнымъ барствомъ, все равно. Мнѣ, право, жалко этихъ несчастныхъ бурсаковъ; теперь они, вѣроятно, ни пава, ни ворона, и даже до сихъ поръ у васъ является что-то такое злое, когда вы заговорите объ этихъ, какъ ихъ Пелазги, что-ли?
— Напротивъ, я съ ними совершенно помирился.
— И хлопочете только, чтобъ ихъ развить. Даете имъ книжки и толкуете съ ними о высокихъ предметахъ. Ха, ха, ха! Хотѣла бы я посмотрѣть на вашихъ Эллиновъ.
— Если хотите, я попрошу maman позволить привести къ вамъ двоихъ.
— Ужь мнѣ самыхъ лучшихъ.
— Одинъ очень не дюжинный человѣкъ, а другой такъ, добрый и умный малый.
— Но недостаточно Эллинъ.
— Вотъ вы увидите.
— А вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, это грустно, — продолжала въ болѣе серьезномъ тонѣ Темира — что васъ здѣсь двадцать человѣкъ, скоро кончите курсъ, и время у всѣхъ почти ушло такъ, на чистый вздоръ.
— Да этого мало, Темира: никто не знаетъ жизни, и не знаетъ, за что ему приняться, когда получитъ дипломъ.
— Да, да, но вы все-таки не имѣете права такъ свысока третировать этихъ несчастныхъ Пелазговъ.
— А Эллиновъ привести?
— Приводите въ слѣдующее воскресенье. Вы можете у maman не спрашивать позволенія, я ей скажу.
Телепневъ упрашивалъ все Варцеля поѣхать съ нимъ въ филистерію. Варцель уже зналъ о его любви и безмѣрно радовался, но отъ филистеріи — и руками и ногами.
— Куда мнѣ, дружище, — говорилъ онъ. — У меня и манеръ никакихъ, да и панталоны, братъ, всего однѣ. Экзаменъ на носу. Сердечно бы желалъ поговорить съ твоей зазнобушкой, да нѣтъ, ужь ты уволь меня. Мнѣ довольно будетъ и того, что ты пристроенъ. Я ужь теперь вижу: сталъ, братъ, козыремъ ходить. Бабы — великое дѣло. Ты ей скажи при случаѣ: что дескать, такъ и такъ, въ такомъ-то городѣ, живетъ, молъ, Петръ Ивановъ сынъ Бобчинскйі.
О Варцелѣ Темира знала отъ Телепнева и очень имъ интересовалась, но никакихъ силъ не было затащить нѣмца въ филистерію. Отсутствіе второй пары панталонъ и еще болѣе харьковская застѣнчивость окончательно затормозили привлеченіе его къ дому Деулиныхъ. Палей часто разспрашивалъ Телепнева объ его знакомыхъ и даже съ хохлацкою тонкостью намекалъ ему, что догадывается объ его сердечной исторіи. Онъ принялъ довольно пріятно предложеніе Телепнева представиться Деулинымъ. А Ваничка такъ просто засіялъ. Уже давно, года два, его мучительно щекотало то обстоятельство, что онъ не знакомъ съ этимъ русскимъ семействомъ. Нѣсколько разъ онъ порывался просить Телепнева, но ужь очень его дразнили наклонностью къ филистеріямъ. Онъ сейчасъ же надѣлъ мундирчикъ, и намазавши свои кудри макасарскимъ масломъ, нанялъ что ни на есть параднаго фурмана, заѣхалъ за Телепневымъ, все его торопилъ, и во второмъ часу воскреснаго дня, съ пріятнымъ раскачиваніемъ, входилъ въ гостиную Деулиныхъ. Юлія Александровна, разумѣется, заныла въ самомъ мягкомъ вкусѣ, а Темира сперва въ него вглядывалась, а потомъ, съ трехъ же фразъ раскусивши Ваничку, повела съ пилъ разговоръ очень веселый, но въ такомъ тонѣ, точно будто Ваничка былъ ея моложе десятью годами.
— Ну, голубчикъ Телепневъ, — болталъ Ваничка, спускаясь въ сѣни, — дѣвушка — мое почтеніе!
— А что?
— Да сейчасъ видно. Много, много тутъ. И жаргонъ, братецъ мой. Это не то что нѣмка, у! это далеко не то. Благодарю тебя, голубчикъ, я доволенъ этой филистеріей. Право, даже влюбился бы. Я, конечно, неспособенъ влюбляться, такая ужь подлая натура. Вотъ и Палей говоритъ, что срываю только цвѣты удовольствія. Но дѣвушка ой, ой!
Палей провелъ цѣлый вечеръ у Деулиныхъ. Телепневъ не возилъ его съ визитомъ. Первый разъ видѣлъ онъ Палея въ женскомъ обществѣ. Палей держалъ себя, какъ крайне самолюбивый человѣкъ. Вначалѣ все отмалчивался и сидѣлъ въ сторонкѣ, посматривая своими угольками и придерживая на губахъ нѣсколько язвительную хохлацкую усмѣшку. Онъ точно не находилъ общій разговоръ довольно серьезнымъ, чтобы вмѣшаться въ него. Телепневъ замѣтилъ, что Темирѣ это съ перваго же раза не понравилось, хотя она сама не любила общихъ разговоровъ. Изловивши Юлію Александровну на какой-то чувствительной фразѣ, Палей выступилъ изъ своего молчанія и началъ говорить мягко, сдержанно, очень умно и подъ конецъ вечера одушевился такъ, что Темира слушала его съ большимъ интересомъ. Сама она мало говорила, но два-три раза осадила хохла, опять-таки, совсѣмъ не тѣмъ тономъ, какъ она это дѣлала съ Телепневымъ, гораздо мягче, но такъ, что Телепневъ понималъ глубокую разницу этихъ двухъ тоновъ. Съ Палеемъ ее занималъ только предметъ разговора, съ Телепневымъ — она слушала и видѣла близкаго, а можетъ быть, и очень дорогаго человѣка.