Старичекъ сошелъ съ каоедры и, утирая глаза, сѣлъ скромно на кресла, прикрываясь треуголкой, которую держалъ въ рукахъ очень близко къ лицу.
Хорошее, здоровое чувство охватило Телепнева послѣ этой ненатянутой рѣчи. Чувствовалось, что умеръ честный и даровитый человѣкъ, что его смерть возбуждала лучшія душевныя струны въ лучшихъ людяхъ, какіе собрались въ этомъ залѣ. Чувствовалось, что не пустою эфемерною популярностію щеголялъ онъ при жизни, но унесъ въ могилу здоровыя и чуткія симпатіи молодости, вмѣстѣ съ отрезвленнымъ, по настоящимъ, не офиціальнымъ почтеніемъ своихъ товарищей по наукѣ.
Особенно жалко было смотрѣть на семейство Игнаціуса и думать, что ученая слава покойнаго и его доброе имя не спасутъ ихъ отъ ѣдкой нужды.
Послѣ старичка ботаника привсталъ одинъ изъ таларовъ, университетскій проповѣдникъ, также сѣденькій, точно фарфоровый старикъ, тотъ самый, котораго Телепневъ увидалъ въ первый разъ на университетскомъ подъѣздѣ, когда на другой день по прибытіи въ Д. пошелъ осматривать городъ. Неслышными, скользящими шагами подползъ теологъ въ своей евангелической робѣ къ каѳедрѣ и, юркнувши въ нее, поднялъ надъ пюпитромъ розовое, улыбающееся пасторской улыбкой лицо.
Самый всходъ этого проповѣдника на каѳедру и взглядъ, обращенный имъ къ аудиторіи, сильно не понравился Телепневу и, вѣроятно, половинѣ всѣхъ остальныхъ студентовъ.
Мягко, но съ особымъ діалектическомъ вывертомъ заговорилъ ученый теологъ, оттягивая слова и переходя изъ одной исксуственной интонаціи въ другую. Рутиной и бездушіемъ запахло начало его надгробнаго слова. Но вслѣдъ за предисловіемъ появились теологическія шпильки и язвительные подходы; проповѣдникъ, съ худо скрываемымъ злорадствомъ, дѣлалъ одну инсинуацію за другой. «Вотъ», говорилъ онъ: «добрые люди, смотрите, ужасенъ перстъ Божій. Вотъ человѣкъ, убитый скоропостижною смертью. Вы думаете — это спроста? Нѣтъ. Это есть кара за его беззаконіе.» Въ чемъ состояли эти беззаконія, проповѣдникъ прямо не объявилъ, но тысячью намековъ далъ понять, что покойный былъ безбожникъ, человѣкъ скверной нравственности, безчестный въ дѣлахъ, развращавшій юношество своимъ тлетворнымъ вліяніемъ, дурной отецъ семейства, зазорный примѣръ всѣмъ близкимъ людямъ. И это говорилось въ упоръ женѣ и дѣтямъ покойнаго, сидѣвшимъ прямо противъ каоедры.
У Телепнева такъ все и закипѣло внутри.
— Точно кошка ходитъ вокругъ молока, — сказалъ онъ съ сердцемъ, наклоняясь надъ ухомъ Темиры.
— Гадко, отвратительно! — прошептала она и подернула плечами, что у ней означало сильную степень раздраженія.
Посыпавъ всѣ три теологическія части своего погребальнаго слова цвѣтами краснорѣчія, проповѣдникъ въ послѣдній разъ улыбнулся и запечатлѣлъ свое злословіе іезуитскою скорбію о томъ, что онъ не можетъ пожелать покойному того, что онъ пожелалъ бы каждому доброму лютеранину.
Какъ улитка какая, ушелъ онъ въ свою робу и сползъ съ каоедры.
Еслибъ это не было на погребальной церемоніи, то, конечно, студенты засвистали бы.
Раздался опять аккордъ кистера съ хоръ, и вся зала грянула заключительный хоралъ.
Гробъ понесли профессора. Телепневъ проводилъ Деулиныхъ и усадилъ ихъ въ сани. Юлія Александровна все еще всхлипывала. Темира сидѣла въ саняхъ строгая, съ глубоко-скорбнымъ лицомъ.
— Какъ я возненавидѣла этого старикашку, — сказала она Телепневу, который застегивалъ въ эту минуту полость.
— За то былъ послѣдователенъ, — отвѣчалъ онъ съ горечью.
— Какъ это смѣютъ люди, — начала было Темира, но не докончила фразы и, кивнувши ему головою, сказала: — вы къ намъ, вы пойдете за гробомъ, мы тоже поѣдемъ, а назадъ васъ подвеземъ къ себѣ.
Процессія двинулась по Маркту. Всѣ профессора и вся масса студентовъ шли съ факелами въ рукахъ. Погода стояла сырая, туманная. Рыхлый снѣгъ, какъ песокъ, тяготилъ шаги. Чадъ отъ факеловъ густымъ облакомъ стоялъ на всемъ протяженіи процессіи. На углу, около Pedell Stube, Телепневъ увидалъ фигуру проповѣдника, который уже одѣлся въ короткую норковую шубейку и круглую, черную шляпу и стоялъ у фонарнаго столба, посматривая своей гнилой улыбкой на процессію, какъ посторонній и совершенно равнодушный наблюдатель. Телепневу такъ и захотѣлось поджечь факеломъ его серебристые котлетовидые бакенбарды.
Рядомъ съ Телепневымъ шелъ Варцель, ругалъ тоже теолога и отрекался по этому поводу отъ лютеранской ереси. Процессія протянулась черезъ каменный мостъ мимо квартиры Телепнева. Гробъ все продолжали нести профессора, въ однихъ мундирахъ, завязая въ разсыпчатомъ снѣгу.