Лукусъ сначала было руками и ногами, а потомъ поддался на предложеніе Телепнева. Только его бурсацкая гордость сильно страдала отъ того, что Эллины позаботились объ его судьбѣ на развалинахъ корпораціи. Вмѣстѣ съ нимъ Телепневъ предложилъ отправиться и растерзанному буршу, который самъ сознался, что потерялъ всякую способность не только сдать экзаменъ, но даже просто взять въ руки тетрадку.
Филистрамъ были устроены большіе проводы за городомъ, гдѣ цѣлый день шалдашничали и произошло окончательное примиреніе Пелазговъ съ Эллинами.
— Пятнадцать лѣтъ выжилъ я здѣсь, — хныкалъ Лукусъ, поводя своими впалыми голубыми глазами. — И вы думаете, что я жалѣю этихъ пятнадцати лѣтъ? Strund, совсѣмъ не жалѣю. Вы, Эллины, ребята хорошіе, чувствую, отштудировали и экзаменъ обдѣлали, но вы не презирайте насъ, мы тоже имѣли свой фахъ, пожили… У насъ были люди… Я знаю, вы, Эллины, смѣетесь надо всѣмъ и надъ команомъ. А команъ — ей-ей, дѣло великое. За него вы на фершисѣ сидите. Нѣмцы кноты, противъ этого я спорить не стану, но безъ комана нельзя, повѣрьте мнѣ, нельзя безъ комана. Faustrecht будетъ. Онъ ужь и начался. Но теперь держитесь, господа, не сдавайтесь нѣмцамъ, пускай ихъ хоть десять лѣтъ не снимаютъ, а тогда, какъ снимутъ, надо конвенцію съ ними сдѣлать, и свой команъ завести: нельзя безъ своего комана.
Подъ конецъ попойки Лукусъ, еле держась на ногахъ, зарыдалъ и началъ всѣмъ кланяться въ поясъ.
Передъ Телепневымъ стояли двѣ картины: одна умирающей бурсацкой жизни и послѣднее слово ея философіи, въ лицѣ опьянѣвшаго филистра; другая картина — будущность русскаго студенческаго общества въ Д.
«Нѣтъ, не надобно имъ никакого устава», говорилъ онъ про себя: «коли захотятъ взяться за умъ, будутъ такъ работать и приготовлять себя къ жизни. Ну, вотъ онъ, Лукусъ, этотъ тридцатипятилѣтній ребенокъ съ дрожащими руками и потухлымъ взглядомъ, вотъ онъ самый умный и способный человѣкъ цѣлой бурсацкой эпохи, — и съ чѣмъ онъ возвращается? Но права была и Темира, когда нападала на мой слишкомъ барскій взглядъ. Лукусъ нелицемѣрно оплакиваетъ лучшія стороны бурсацкой жизни. И еслибъ ихъ да сочетать съ тѣмъ, о чемъ бурсаки поютъ въ языковской пѣснѣ, вышло бы другое дѣло.
Ради сладкаго труда стремились многіе и шли по дорогѣ Лукуса».
Проводивши филистровъ, Телепневъ созвалі, сходку и высказалъ на ней все. что онъ считалъ необходимымъ для разумной жизни русскаго кружка въ Д. Тутъ же онъ сдѣлалъ то приношеніе, о которомъ думалъ еще предъ своимъ шкандаломъ съ Лукусомъ. Онъ учредилъ стииендію для одного изъ русскихъ студентовъ, по выбору товарищей, принадлежащихъ къ кружку, т. е. не признающихъ комана. И онъ, и Палей, и даже большинство Пелазговъ были того мнѣнія, что фершисъ нѣмцевъ слѣдуетъ выносить стоически, избѣгая всякихъ задирательствъ. Но разбиваться вразсыпную, при такихъ обстоятельствахъ, повело бы къ упадку всякой энергіи и, можетъ быть, къ еще ббльшему пьянству и ничегонедѣланію, чѣмъ это было въ корпораціи.
Варцеля Телепневъ убѣдилъ раздѣлаться съ казной и собирался везти его въ N, чтобъ онъ тамъ отдохнулъ и рѣшилъ, желаетъ ли ѣхать за границу, или начать сейчасъ же практику. Телепневу оставалось представить диссертацію и выправить себѣ дипломъ на пергаментномъ листѣ.
Экзаменъ въ лабораторіи сдалъ онъ очень легко; но.» другой страшный экзаменъ предстоялъ ему въ филистеріи, гдѣ въ рукахъ Темиры находился такой дипломъ, котораго сразу нельзя было пріобрѣсти самыми глубокими химическими свѣдѣніями.
Она приняла извѣстіе объ его кандидатствѣ радостно, но спокойно. Въ послѣднее время Темира безъ всякой уже сдержанности входила во всѣ интересы Телепнева, но въ ея вопросахъ, въ маленькихъ замѣчаніяхъ, ему чудилось постоянно одно слово: «впередъ, этого мало, я еще недовольна».
— Я не знаю, — говорила ему Темира — сотой доли того, что стоитъ въ вашемъ дипломѣ, но, пожалуйста, не думайте, что я останусь все такой же дурочкой. Мнѣ химіи не нужно, но я буду знать все, что я хочу знать.
— И будете учиться однѣ?
— Одна.
— А долго ли, Темира?
— До тѣхъ поръ, пока вы перестанете думать о моемъ развиваніи.
Минутами Телепневу казалось, что Темира точно играетъ съ нимъ. «Она чего-то ждетъ», думалъ онъ: «но мнѣ нельзя ждать. Я хочу начинать жизнь съ ней, и ни съ кѣмъ больше. Она должна же чувствовать, сколько она отнимаетъ у меня силы и душевнаго добра».
Но дѣвушка думала свою думу. Сердце ея сильно стучало. Ея памятная книжка была цѣлыми страницами исписана страстными обращеніями къ нему, буква Б. такъ и пестрѣла по строчкамъ; но уста не открывались для изліяній.