Телепневъ замѣтилъ, что у всѣхъ буршей есть прозвища: филистра звали — «Лукусъ, шаржиртера — лордъ Чичисхеймъ, ольдермана — Христіаномъ Иванычемъ Цифирзономъ. — «Вотъ и мнѣ сразу же дадутъ какое-нибудь прозваніе», — подумалъ онъ и почувствовалъ себя крайне безпомощнымъ. — «Точно собакѣ какой бросятъ кличку, и надо будетъ помириться со всѣмъ этимъ!»
Часу въ шестомъ того же дня, Телепневъ только-что присѣлъ къ столу и собрался было писать письмо въ К. къ своимъ оставленнымъ закадыкамъ, — какъ въ дверь стукнули довольно энергично.
«Опять бурсаки», — подумалъ онъ, и крикнулъ по-нѣмецки: herein!
Ввалились дѣйствительно бурсаки: маленькій ольдерманъ и съ нимъ еще не виданный Телепневымъ буршъ, высокаго роста, худой, съ пріятнымъ смуглымъ лицомъ, въ короткой студенческой шинелькѣ русскаго покроя.
— Одѣвайся-ка, фуксъ, — заговорилъ ольдерманъ комически-дѣловымъ тономъ… — сегодня у васъ кнейпа мѣсячная… будемъ тебя поздравлять съ поступленіемъ… Надо тащить корбъ!
Высокій буршъ снялъ фуражку и очень добродушно поклонился Телепневу, перегнувшись всѣмъ корпусомъ.
Телепневъ хотѣлъ было спросить: «кого онъ имѣетъ удовольствіе видѣть у себя», но удержался.
Ольдерманъ дернулъ высокаго бурша за шинельку и проговорилъ:
— Это вашъ брандфуксъ, Варцель, нѣмецъ, но изъ Россіи, прозывается: миленькій!
Телепневъ пожалъ руку миленькаго и предложилъ ему покурить.
— Rasch, rasch, — крикнулъ ольдерманъ, — надо взять корбъ, одѣвайся, фуксъ!
— Мы пойдемъ за пивомъ, — объяснилъ Телепневу высокій буршъ.
Въ тонѣ, съ которымъ онъ обратился къ новичку, было много мягкости. Онъ, видимо, желалъ показать Телепневу, что очень хорошо понимаетъ его положеніе.
Телепневъ наскоро одѣлся и не проронилъ почти ни одного слова во всю дорогу. Шли они одинъ за другимъ, по узенькому тротуару, и скоро ольдерманъ, который предводительствовалъ шествіемъ, повернулъ въ тотъ переулокъ, гдѣ стоялъ уже знакомый Телепневу: Speisehaus. Шпейзехаузъ былъ пустъ, когда бурши вошли туда.
Ольдерманъ скомандовалъ корбъ пива. Мальчишка, съ помощью самого кнейпвирта, вытащилъ изъ-подъ прилавки большую корзинку съ бутылками и поставилъ ее у печки, противъ бильярда. Телепневъ съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на эту корзинку.
— Ну, что-жь? — крикнулъ ольдерманъ.
— Надо нести, — обратился добродушный буршъ къ Телепневу.
— Намъ? — наивно спросилъ Телепневъ.
— Да, намъ.
— Ну rasch, rasch, а то пожалуй педеля абфасируютъ! — понукалъ ольдерманъ.
Нечего было дѣлать: взялся Телепневъ за ручку корзинки; высокій буршъ подхватилъ ее съ другаго конца, и поволокли они на улицу пивной гезефъ для предстоящей бурсацкой кнейпы.
Смѣшно и дико показалось Телепневу исполненіе его обязанностей. Все это имѣло видъ комедіи, и никакъ онъ не могъ взять въ серьезъ своей новой роли. Но да такой степени странное впечатлѣніе производило на него знакомство съ міромъ буршей, что онъ рѣшительно не въ состояніи былъ начать съ ними какого-нибудь объясненія или просто разговора.
— Тяжело? — спросилъ брандфуксъ, когда они порядочно отошли отъ шпейзехауза.
— Нѣтъ, ничего, — отвѣтилъ кроткимъ тономъ Телепневъ.
Ольдерманъ шелъ по тротуару; а фуксы тащили корзинку посрединѣ улицы. На площадкѣ, откуда открывалась дорога черезъ мостъ, ольдерманъ вдругъ остановился и пугливо встрепенулся.
— Пехъ, господа, — проговорилъ онъ тихой скороговоркой, — педеля катятъ!
— Ничего, — успокоивалъ добрый буршъ.
— Вали на протопопа! — скомандовалъ ольдерманъ, — авось не замѣтятъ: правѣе держите, ближе къ домамъ.
Маневръ, однако, не удался. Когда фуксы переходили поперекъ улицы, чтобы держаться правой, болѣе темной стороны, отъ угла каменнаго дома, гдѣ внизу помѣщалась также кнейпа, отдѣлились двѣ фигуры. Это были два педеля. Они давно запримѣтили процессію, и какъ разъ вовремя двинулись съ мѣста, чтобъ перерѣзать дорогу буршамъ.