— Я нахожу твои замѣчанія неумѣстными, — проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ. — Ты считаешь насъ unhonorig?
— Нисколько, я высказалъ только свое мнѣніе.
— И ты не берешь его назадъ?
— Не думаю брать.
— Мы поговоримъ объ этомъ завтра, — заключилъ Лукусъ, послѣ чего настало опять продолжительное молчаніе.
Сходка скоро разошлась. Было это въ квартирѣ Телепнева. У него, разумѣется, остался Варцель, и тотчасъ же заохалъ.
— Ахъ, дружпіце, что тебѣ за охота была ввязываться съ этими скотами. Говорилъ я тебѣ тысячу разъ, что добра съ ними не наживешь. Вотъ теперь шкандалъ сорвалъ.
— Такъ что-жь такое? Миленькій, надоѣли они мнѣ хуже горькой рѣдьки. Надо чѣмъ-нибудь покончить.
— Да вѣдь вотъ я же ничего не говорю на сходкахъ. Шутъ ихъ возьми совсѣмъ, пускай дѣлаютъ, что хотятъ.
— Это не резонъ. Коли толкуютъ о расходахъ, такъ надо же знать, куда идутъ деньги.
— Знаю, что надо, да вѣдь они разбойники!
— Ты самъ же мнѣ не разъ толковалъ о томъ, что филистры объѣдаютъ корпорацію, пенсію отъ нея получаютъ на пьянство безпробудное. Нужно же было имъ показать, что они ведутъ себя скверно.
— Вотъ теперь поди и показывай. Лукусъ-то, братъ, только и дѣла дѣлалъ у себя запершись, что въ цѣль стрѣлялъ. Съ нимъ вѣдь нужно выходить-то на пистолетахъ, дѣло табакъ!
— Я никакого желанія не имѣю драться. Коли въ немъ есть какая-нибудь порядочность, онъ самъ долженъ замять это дѣло.
— Держи карманъ; ты, я посмотрю, совсѣмъ не знаешь бурсаковъ. Онъ потому теперь и будетъ лѣзть на шкандалъ, что у него рыльце въ пуху. Эго одно, а потомъ, развѣ онъ стерпитъ, чтобы ему, первому лицу въ корпораціи, напѣлъ такъ фуксъ? Если онъ стерпитъ, такъ ему не будетъ никакого решпекта отъ бурсаковъ.
— Будетъ лѣзть на шкандалъ, выйдемъ.
— Да выходить-то какъ. Вѣдь это, братъ, не на веретеньяхъ, тутъ голову подставляй. На бурсацкихъ-шкандалахъ — вытащатъ на мензуру — ничего не значитъ, а на пистолетахъ — вай, вай! Ты, поди, стрѣлять-то не умѣешь?
— Немножко маракую.
— Этакій пехъ, — закряхтѣлъ Варцель: — надо-бы намъ съ тобой, Телепневъ, выступить изъ этой поганой корпораціи въ началѣ мая, до комерша.
— Да полно малодушествовать, Миленькій, ты ужь меня заранѣе отпѣваешь. Вотъ посмотримъ, что будетъ завтра; а если безъ дуэли не обойдется, пострѣляю нѣсколько дней въ цѣль и набью руку. Сразу, здѣсь, у бурсаковъ ничего не дѣлается; въ одинъ день не вытянутъ на мензуру.
Варцель отправился къ Якову излить свое горе и такъ его напугалъ, что угрюмый служитель чуть не запилъ, не смотря на то, что отличался трезвостію.
Предсказанія Варцеля сбылись. Лукусъ прислалъ съ вызовомъ все того же неизмѣннаго секунданта Мандельштерна. Телепневъ обошелся съ нимъ очень мягко и сказалъ, что онъ никоимъ образомъ не желаетъ заводить ссоры и позволилъ себѣ только такія замѣчанія, на которыя имѣлъ право, какъ членъ сходки.
— Лукусъ считаетъ себя оскорбленнымъ, — важно отвѣтилъ ему Мандельштернъ: — и не приметъ отъ тебя никакихъ объясненіи, кромѣ извиненія.
— Мнѣ извиняться не въ чемъ.
— Въ такомъ случаѣ онъ требуетъ отъ тебя удовлетворенія.
— Прекрасно, — отвѣтилъ Телепневъ — о подробностяхъ ты переговоришь съ моимъ секундантомъ, Варцелемъ.
Мандельштернъ удалился, а Варцель долго толковалъ съ Телепневымъ и умаливалъ его все о томъ, чтобы продлить какъ-нибудь переговоры.
Переговоры, дѣйствительно, позатяиулись, но секунданты рѣшили наконецъ, что шкандалъ будетъ происходить черезъ недѣлю, въ двухъ верстахъ отъ Д., по Петербурской дорогѣ, около березовой рощицы. Условія были: тридцать шаговъ, на двѣ пули, съ барьеромъ въ пятнадцать шаговъ.
Варцель каждое утро будилъ Телепнева чуть не съ пѣтухами и тащилъ его за городъ стрѣлять. Телепневъ стрѣлялъ сносно, но секундантъ все плакалъ и находилъ, что съ такимъ умѣньемъ нельзя становиться на мензуру. Телепневъ совсѣмъ не волновался ожиданіемъ дуэли; но наканунѣ, оставшись вечеромъ одинъ, онъ задумался. На этотъ разъ дѣло было посерьезнѣе. Смертельный исходъ представлялся очень возможнымъ. «Кто знаетъ», — подумалъ Телепневъ: «можетъ быть, дѣло скверно кончится».
Онъ сѣлъ къ столу и написалъ опекуну своему слѣдующее:
«Дорогой мой Ѳедоръ Петровичъ.
«Когда вы получите это письмо, меня уже въ живыхъ не будетъ; пожалѣйте, что я такъ глупо кончилъ жизнь на глупой студентской дуэли. Благодарю васъ за все ваше добро и всѣмъ сердцемъ сокрушаюсь о томъ, что не могу въ настоящую минуту проститься съ вами. Мои желанія состоятъ въ слѣдующемъ: имѣніе мое пускай идетъ въ родъ; я знаю, что у меня есть какіе-то дальніе родственники. Денежный капиталъ я хочу обратить въ стипендію для двухъ бѣдныхъ студентовъ. На это можетъ быть употреблена половина его. Остальную половину передайте отъ меня Абласову и Горшкову. Мироновну и Якова прошу васъ обезпечить пожизненно. Прощайте, безцѣнный другъ мой, и вѣрьте, что я уношу о васъ самую свѣтлую память.»