Все это напоминало, однако, впечатлѣніе корридора въ К. — сколъ университетѣ. Все такіе-же чудаки отправлялись на такія-же лекціи. «Но что читалось на этихъ лекціяхъ?» спрашивалъ себя Телепневъ: «навѣрно ужь не то, чѣмъ меня угощали въ татарскомъ царствѣ».
Онъ было хотѣлъ идти съ рекомендательнымъ письмомъ къ заслуженному профессору фармаціи, но разсудилъ, что навѣрно онъ теперь на лекціи и надо оставить дѣло до послѣобѣда. Отъ университета онъ прошелся по разнымъ направленіямъ, и городокъ ему вообще понравился; только вездѣ ходилъ по улицамъ запахъ цикорія. Осмотрѣлъ Телепневъ старую кирку изъ темнаго кирпича съ готическими окнами и жестянымъ пѣтухомъ на колокольнѣ, прошелся по Ritterstrasse, и на узѣйшихъ тротуарахъ безпрестанно сторонился при встрѣчѣ съ нѣмочками, въ короткихъ платьяхъ и полинялыхъ, смѣшныхъ капорахъ. Нашелъ онъ и русскую церковь съ оградой, которая ничѣмъ не отличалась отъ сотни церквей, видѣнныхъ имъ и въ Н., и въ К., и въ селахъ, и въ городахъ, и почтовую контору съ грязнымъ, обледенѣлымъ крыльцомъ и опухлыми носами почтальоновъ… Позади университета, по крутой горѣ, онъ поднялся въ садъ, куда вела арка надъ мостикомъ, переброшеннымъ между двумя обрывами. На аркѣ Телепневъ прочелъ надпись: Otium reficit vires. Малое знаніе латыни не разъяснило ему смысла этихъ словъ.
Взобравшись наверхъ, на мостикъ, онъ долго стоялъ опершись на перильца и во всѣ стороны глядѣлъ на пестрый городокъ, спускавшійся полого къ рѣкѣ; черепичныя кровли, покраснѣе и потемнѣе, зигзагомъ, то поднимались, то опускались по линіямъ улицъ. Все было какъ на ладони: и Марктъ, и ратуша, и кирка, и мостъ, и памятникъ генерала…
Университетскій садъ оказался обширнымъ паркомъ. Телепневъ не скоро обошелъ его. Всѣ ученыя заведенія помѣщались тутъ. Реставрированная часть стараго католическаго монастыря занята была въ верхнемъ этажѣ библіотекой, а въ нижнемъ университетской церковью. Еще въ первый разъ въ жизни Телепневъ глядѣлъ на настоящія развалины, такія, какъ бываютъ на картинкахъ… Онъ вошелъ подъ открытые своды и даже не могъ воздержатся, чтобъ не крикнуть. Арки, впадины, стѣны, окна — все это смотрѣло такъ цвѣтисто и сейчасъ-же давало чувствовать другую жизнь, будило образы, которые пронеслись въ отрочествѣ съ первыми прочитанными ночью книжками…
Противъ развалинъ стояла клиника въ совершенно новомъ стилѣ, съ широкимъ подъѣздомъ и балкономъ. А позади ея виднѣлся еще мостикъ, между двумя обрывами, и шла дорога подъ гору, въ лощину, на которой возвышалась гора, густо заросшая деревьями. Въ углубленіи виднѣлся анатомическій театръ съ двумя небольшими флигелями. Телепневъ сейчасъ-же узналъ его по куполу. Лѣвѣе, на самомъ высокомъ пунктѣ, откуда онъ еще разъ поглядѣлъ на панораму города, стояла обсерваторія, точно такая, какъ и въ К.
«Хорошо, должно быть, здѣсь лѣтомъ», подумалъ Телепневъ и отправился назадъ по большой аллеѣ, чтобы спуститься съ горы на Марктъ. Аллея была расчищена и усыпана пескомъ, но въ настоящую пору садъ смотрѣлъ голо и скучно. Онъ жилъ только ученой жизнью и точно каждымъ своимъ деревцомъ говорилъ проходящему: «смотри, здѣсь не гулянье, здѣсь учатся; а вотъ, погоди, когда придетъ вакація, такъ я раскину тѣнь, тогда и о природѣ можешь помечтать и пѣсенъ здѣсь попоешь».
За рѣкой Телепневъ бродилъ по пустымъ переулкамъ, въ которыхъ на одинъ домъ приходилось саженей по пятидесяти заборовъ. И всѣ эти переулки носили громкія названія: Rosenstrasse, Blumstrasse, Steinstrasse, Alexanderstrasse. Былъ уже часъ второй. Шелъ Телепневъ по срединѣ одной пустынной Strasse, ибо тротуаровъ въ ней не было. Маленькій, желтый домикъ, въ четыре окна, вынырнулъ изъ-за заборовъ, и какъ-то гостепріимно распахнулъ передъ нимъ свою узенькую, сѣрую, рѣзную дверь. Надъ дверью прибита была небольшая квадратная вывѣска сѣраго же цвѣта; и бѣлыми нѣмецкими буквами было на ней изображено: «Speisehaus von Kranzberg».
«Это значитъ тутъ можно поѣсть», перевелъ Телепневъ, и очень явственно почувствовалъ въ желудкѣ щекотаніе голода. Онъ утромъ выпилъ только чашку жидкаго кофе пополамъ съ цикоріемъ, и ничего не закусилъ.
Телепневъ пристально оглядѣлъ Speisehaus. Окна домика были до половины завѣшены красными занавѣсками. Онъ вошелъ, но въ маленькихъ сѣнцахъ остановился въ нерѣшительности: какую ему дверь отворить, направо или налѣво. Налѣво послышались крики; потомъ шумный смѣхъ и удары бильярдныхъ шаровъ. Онъ отворилъ и прямо очутился въ главной комнатѣ Speisehaus’a. Никакой передней не было, шинель нужно было вѣшать тутъ же у дверей.