«Ну, папенька!» подумалъ Телепневъ.
— И вы долго намѣрены прожить здѣсь? — спросилъ онъ.
— Ну, нѣтъ, не больше года. Моя Темира теперь ужь большая дѣвица, черезъ годъ ее нужно вывозить; ну, а гдѣ же здѣсь. А впрочемъ, это будетъ зависѣть отъ моихъ дамъ.
— Я какъ-то года три тому назадъ видалъ ваше семейство, а послѣ того никуда почти не показываюсь и совсѣмъ не знаю здѣсь русскаго общества.
— Да, я удивляюсь, глядя на теперешнюю молодежь. Помилуйте, господа, на что это похоже: нѣтъ пылу, поэзіи нѣтъ!
— Ну, удивляться тутъ особенно нечему, — довольно рѣзко возразилъ Телепневъ: — пришло время дѣлать дѣло.
— Ахъ, помилуйте! Въ восемнадцать, двадцать лѣтъ молодой человѣкъ долженъ быть весь огонь; какіе тутъ вопросы; пускай только онъ живетъ всѣми порами: влюбляется, идетъ на всякія дурачества, дуэлируетъ, иьетъ, — вотъ жизнь! И выходитъ человѣкъ, а не ученая кукла. Отчего я свѣжъ, отчего я молодь душой? Потому что я понималъ, что такое наслажденье въ жизни, люблю все изящное, поэтическое, люблю искусство. А вы замѣтили нѣмочку, — вдругъ оборвалъ онъ свою тираду, — тамъ во второмъ ряду сидѣла, пикантная рожица, у нихъ, знаете, есть немножко что-то миндальное, но очень сластолюбивое, ну, и плечики еще не сложились, знаете, въ періодѣ прозябанія. Не такъ ли? Хи-хи-хи!
— Виноватъ, не замѣтилъ.
— Да тутъ четвертое кресло отъ прохода. Что это нынче за молодые люди! Обѣтъ цѣломудрія на себя наложили! Да помилуйте, mon cher, въ чемъ же есть колеръ въ жизни, вѣчный ея букетъ.
— Въ нѣмочкахъ развѣ?
— Въ женщинѣ, mon cher, такъ, какъ мы ее понимали и понимаемъ доселѣ. И не одна только строгая красота составляетъ суть. Надо умѣть подмѣтить. И знаете, когда дойдешь до философскаго взгляда, то скажешь, какъ нѣмцы говорятъ: in der Nacht sind alle Katzen grau.
«Субъектъ!» подумалъ Телепневъ.
Пріѣхали.
— Ну, пойдемте, Іосифъ прекрасный. Вижу, что вы неиспорченный юноша, но я надѣюсь, что я васъ совращу. Мы будемъ ужинать по-студенчески.
Баринъ прошелъ изъ бильярдной въ особую комнату, гдѣ уже собралась компанія, и тамъ представилъ Телепнева французу. Общество состояло все изъ разныхъ уланскихъ и драгунскихъ поручиковъ въ отставкѣ, между которыми виднѣлась тучная фигура одного забулдыги барона, съ подкрашенными усами и масляными глазками.
За ужиномъ, новый знакомый Телепнева болталъ безъ умолку съ комикомъ, состязался съ нимъ въ говореніи каламбуровъ и выпилъ таки. Французъ почему-то называлъ его monsieur le prince. Онъ ему очень пришелся по душѣ. M-r le prince сѣлъ тотчасъ послѣ ужина къ фортепіано и сталъ распѣвать французскія гривуазныя пѣсенки.
— Ну вотъ, Іосифъ прекрасный, — подшучивалъ онъ надъ Телепневымъ, — вотъ мы каковы въ сорокъ лѣтъ, и такими останемся, гордимся этимъ и будемъ гордиться. M-r Levassor, chantez-moi ça:
Mère Brabanson son son…
Потомъ онъ затянулъ чувствительный романсъ, при чемъ смѣшно вытягивалъ свои губы и вскидывалъ руками по клавишамъ.
— Это мои грѣшки, — обратился онъ къ Телепневу. — И слова и музыка. Да, юноша, сохраните любовь къ искусству; музыка — великое дѣло. А знаете эту русскую пѣсенкх. Я не знаю, гдѣ ее сочинили, въ Казани или въ Нижнемъ:
Всюду зло развелось,
И житьишко сошлось Клиномъ.
Онъ рѣшительно завладѣлъ фортепіано, такъ что нѣмцы насилу отвели его, чтобъ послушать еще куплетовъ палерояльскаго грима.
«Вотъ тутъ и отгадай, — думалъ Телепневъ, глядя на барина, — кто изъ нихъ французъ. Кровь разная, а пустозвонство-то одно и то же. И у этакой балалайки умная дѣвочка, да кажется и съ характеромъ.»
— У меня дома тоже поютъ, — заговорилъ съ нимъ опять баринъ, — но у моихъ дамъ вкусъ классическій, т. е., по моему, самый нестерпимый. Я вамъ скажу, что это все фанфаронство, ну что такое значитъ — классическій? Ужь на что вамъ серьезнѣе Россини, на что серьезнѣе, такъ нѣтъ-съ, это, говорятъ, сладко очень. Ну, вотъ у насъ Глинка, много учености, но есть, есть мѣста. Знаете это:
Любви роскошная звѣзда, Ахъ! мой Ратмиръ.
Bravo, bravo, m-r Levassor! encore un couplet. Tra la, la… tra-la-la… Вы не согласны съ моимъ мнѣніемъ?
— Да, въ Глинкѣ все есть, и глубина, и страсть.
— Ну, вотъ это тоже, вы помните, какъ бишь это? да, да:
Въ горячихъ объятьяхъ дрожатъ.
Такъ вы, пожалуйста, ко мнѣ, очень буду радъ. Я еще здѣсь недѣли три, а потомъ ѣду въ Петербургъ; знаете, — хорошенькаго понемножку. Пріѣзжайте надняхъ обѣдать. Если вы вошли во вкусъ рейнвейна, то у меня, mon cher, есть такой Asmansheimer, — превыше всякаго описанія. Bravo, bravo, Levassor!
Inouf, inouf, inouf, remplissez mon verre, Inouf, inouf, inouf, adieu ma colère!..
A напрасно вы не въ корпораціи. У нѣмцевъ есть прекрасная штучка, какъ бишь она начинается… bis, bis!