Приходилось превратиться въ отверженцевъ, въ парій того міра, гдѣ они имѣли своихъ представителей; приходилось, пожалуй, даже браться за тетрадки, чтобъ вырваться какъ-нибудь изъ тяжелой жизни, которую уже нельзя будетъ скрасить ни шкандаломъ, ни корпораціонной кнейпой, ни комершомъ, ни фарбендекелемъ.
Но бурсаки все-таки хорохорились. Дальше задорныхъ фразъ противъ чухонцевъ они однакожь не пошли, и даже корпораціонный Несторъ — Лукусъ спасовалъ со всей своей мудростію, когда Телепневъ на сходкѣ спросилъ: «что же теперь будутъ дѣлать русскіе: составятъ ли какое общество, или ударятся вразсыпную?» Надо же было опредѣлить свое положеніе въ отношеніи нѣмцевъ, съ которыми коллизіи были почти неизбѣжны. Порѣшить ли на томъ, что, въ случаѣ столкновенія, каждый отвѣчаетъ за себя, или будетъ солидарность между людьми, подписавшими отреченіе отъ комана? Толку никакого онъ не добился. Одинъ говорилъ — «это консеквентъ», а другой — «это неконсеквентъ». А между тѣмъ чрезъ нѣсколько дней произошелъ фактъ, вызвавшій необходимость какъ-нибудь дѣйствовать. Въ университетскомъ клубѣ, который образовался за семестръ передъ тѣмъ, почти всѣ бурсаки были членами и имѣли тамъ своего Forsteher’a, русскаго представителя Мандельштерна. Въ этой академической муссѣ существовало правило, что двѣнадцать членовъ могутъ предложить новую баллотировку того лица, котораго они бы желали выгнать изъ муссы. Нѣмцы тотчасъ послѣ опредѣленія шаржиртенъ-конвента воспользовались этимъ правиломъ, чтобы выгнать изъ клуба всѣхъ бурсаковъ, не признающихъ комана, какъ людей, съ которыми они не могутъ имѣть никакихъ сношеній. Баллотировка состоялась, и бурсаковъ, разумѣется, вытурили. Они жестоко обидѣлись, собрали сходку, и опять не пришли ни къ какому путному исходу. Изъ вильдеровъ только одинъ вертлявый хохолъ былъ членъ муссы, какъ охотникъ до картишекъ. Телепневъ заявилъ такое мнѣніе, что этимъ поступкомъ нѣмцевъ нечего особенно возмущаться, потому что онъ есть неизбѣжное слѣдствіе ихъ рѣшенія, но что во всякомъ случаѣ нужно на что-нибудь рѣшиться и, не задирая нѣмцевъ, начать свою самостоятельную жизнь, отличную отъ бурсацкой.
— Выдержкой своего поведенія, — заключилъ Телепневъ, — мы покажемъ имъ всю нелѣпость ихъ претензій и положимъ основаніе другому порядку вещей, при которомъ русскіе, пріѣзжающіе сюда, заживутъ, какъ они хотятъ, найдутъ поддержку въ своихъ землякахъ и не будутъ такъ чужды русскимъ интересамъ, какъ это до сихъ поръ было въ корпораціи.
Опять ничего не вышло. Телепневъ пригласилъ къ-себѣ вильдеровъ. Изъ нихъ самымъ толковымъ и сильнымъ по характеру былъ хохолъ Палей. Онъ совершенно былъ согласенъ съ Телепневымъ и сталъ довольно горячо говорить о необходимости нѣкоторыхъ общихъ интересовъ. Бурсаки такъ опошлили въ послѣднее время свою жизнь, что идти по стопамъ ихъ было постыдно: вдобавокъ, нетерпимость нѣмцевъ придала русскимъ студентамъ новый общественный оттѣнокъ, при которомъ жизнь вразсыпную, безъ всякаго сближенія, ставила бы всѣхъ новопоступающихъ русскихъ въ слишкомъ тяжелое положеніе. Всѣ бывшіе на квартирѣ у Телепнева условились сходиться между собой по извѣстнымъ днямъ, образовать маленькую библіотеку на общій счетъ, дѣлиться своими научными интересами, въ случаѣ столкновенія съ нѣмцами, совѣщаться и поступать сообща.
Бурсакамъ Телепневъ предложилъ пристать къ этому обществу; но они начали отговариваться. Лукусъ на первый разъ было подался; но сейчасъ же сталъ предлагать разные нѣмецкіе формы и обряды, т. е. желалъ сохраненія той же корпораціи, только безъ голоса на шаржиртенъ-конвентѣ. Телепневъ искренно желалъ какъ-нибудь согласить вильдеровъ съ бурсаками, во убѣдился, что съ корпораціонной братіей не поладишь. Они умѣли только «шалдашничать», а на всякое мало-мальски серьезное желаніе смотрѣли насмѣшливо своими отягченными пивомъ глазами.