— Можно открыть?
— Можете, это незаразительно.
— И запахъ ничего?
— Ничего.
Иванъ Павловичъ, отвернувши стекляную пробку и прищуривъ глазъ, потряхивалъ все кусочки ціанъ-кали и присматривался.
— Да, mon cher, есть многое на свѣтѣ, другъ Гораціо, о чемъ не снилось нашей философіи. Вотъ моей дочери читаютъ тоже что-то такое, кажется химію, нѣмецъ какой-то ходитъ. — Я въ это не вмѣшиваюсь.
— Что-жь, это полезно, и больше развиваетъ, чѣмъ такъ называемая натуральная исторія, то есть кусочки ботаники и зоологіи.
— Можетъ быть, можетъ быть. Но что ваша химія, это все такъ: ну, отравить человѣка, конечно, можно. Вотъ алхимія — та была выше — воля ваша. Какая высокая идея, жизненный элексиръ добывали.
— Да, и философскій камень. Только нынче это стало проще; говорятъ, вотъ въ Англіи русскія депозитки какъ славно фабрикуютъ.
— Да, смѣйтесь, mon cher, тутъ идеалъ былъ. А скажите мнѣ, пожалуйста, вы ужь кончаете курсъ?
— Кончаю.
— Ну, а простите меня, mon cher, за нескромный вопросъ: сколько вы здѣсь проживаете, сколько вамъ высылаютъ ваши родные?
— Да вѣдь у меня нѣтъ родныхъ. Я самъ хозяинъ. Тысячи двѣ проживаю.
— Однако!
— Да, можно было бы меньше, но я трачу на книги, на разныя разности.
— Да, вы знаете, mon cher, я васъ спрашиваю и думаю: еслибъ мнѣ десять лѣтъ съ плечъ долой, убѣжалъ бы отсюда, ей-богу убѣжалъ-бы, и гдѣ-нибудь, въ нѣмецкомъ городѣ, началъ бы штудировать, отдался бы наукѣ…. Прожилъ бы триста, четыреста талеровъ.
— Попробуйте теперь, Иванъ Павловичъ.
— Теперь! Вы знаете у Некрасова есть:
— Прощайте, mon cher. Извините, что я васъ побезпокоилъ, оторвалъ отъ занятіи…. А скажите, пожалуйста, вотъ вы мнѣ показывали: этотъ, какъ его, кали какой-то?
— Ціанъ-кали.
— Да, да, ціанъ-кали. Его такъ, въ аптекѣ не дадутъ?
— Конечно, не дадутъ.
— Ну, а эта синильная кислота, она какого вида, у васъ есть?
— Нѣтъ, у меня нѣтъ. Она такъ, прозрачная жидкость.
— Похожа на воду?
— Да.
— Merci, mon cher, merci. Вы къ намъ, пожалуйста. Я знаю, у насъ не очень занятно для молодаго человѣка. Я совсѣмъ расклеился. Приходите запросто обѣдать.
Иванъ Павловичъ подалъ торжественно руку Телепневу и послѣ маленькой паузы вскричалъ:
— О, моя юность! о моя свѣжесть!
— Скоро ѣдете въ Петербургъ? — спросилъ Телепневъ.
— Двинуться не могу, mon cher, двинуться не могу.
«Экая уродина», проговорилъ Телепневъ, проводивши гостя. «Что онъ отравиться что ли хочетъ? Доброе бы дѣло, однимъ пошлякомъ будетъ меньше.»
На зовъ Ивана Павловича Телепневъ не поддался и запросто къ нему обѣдать не поѣхалъ. Но дня черезъ четыре поѣхалъ въ филистерію вечеромъ. Онъ очень долго звонилъ, наконецъ ему отворилъ дверь не человѣкъ, а поваръ. Телепневъ спросилъ, дома-ли господа.
— Не знаю-съ, должно быть дома, — отвѣтилъ поваръ: — только Иванъ Павловичъ не совсѣмъ здоровы.
Телепневъ осторожно поднялся на верхъ и не нашелъ въ салонѣ никого. Онъ кашлянулъ. Изъ кабинета выплыла Юлія Александровна, безъ чепца, съ осунувшимся лицомъ.
— Иванъ Павловичъ нездоровъ? — спросилъ Телепневъ раскланявшись.
— Да, онъ все какъ-то разстроенъ. Не хотите-ли къ нему пройти.
«Видно, ужь и ей невтерпежъ стало», подумалъ Телепневъ, проходя въ кабинетъ.
Юлія Александровна впустила его одного, а сама скрылась. Иванъ Павловичъ сидѣлъ у стола подъ большой лампой и рылся въ какихъ-то бумагахъ.
— Я вамъ не помѣшалъ? — сказалъ Телепневъ, входя.
— Нѣтъ, mon cher, нѣтъ. Я просматривалъ всякіе документы.
— Что же такъ? хотите писать завѣщаніе что-ли?
— На то похоже, mon cher.
— Да что это вы, Иванъ Павловичъ, какъ разстроились, дѣла что-ли дурны, денегъ нѣтъ?
Тотъ посмотрѣлъ на Телепнева.
— У кого же нынче деньги, спрашиваю васъ, всѣ мы нищіе, кто только обрабатываетъ землю.
— Ну, это не совсѣмъ правда, вотъ у меня есть деньги.
— У васъ?
— Да, у меня.
— И вы довольны вашимъ хозяйствомъ?
— Очень. Я въ нынѣшнемъ году получилъ въ полтора раза больше, чѣмъ въ прошломъ, не увеличивая запашки.
— Я не знаю. Можетъ быть. Но что мнѣ матеріальныя заботы, mon cher, когда душа болитъ…
— А коли болитъ, — надо какъ-нибудь полѣчить.
Иванъ Павловичъ, вмѣсто отвѣта, подошелъ къ двери и заперъ ее на задвижку.
— Выслушайте меня, mon cher, — заговорилъ онъ почти шепотомъ: — я вамъ довѣряю. Вы вѣдь почти докторъ?