Когда много ездишь, приходится слышать разное. Мне приходилось слышать, как люди даже с образованием иногда спрашивают: а нужен ли нам сейчас космос, когда еще много дел на Земле? Так говорят те, кто любит ставить вопросы, чтобы самим на них не отвечать. А жизнь не спрашивает. Первый, несовершенный паровоз уже нельзя было остановить, уперевшись в него руками.
Быть может, нужны десятки книг, чтобы рассказать об особых, сложных путях развития науки, о путях открытий, вдруг приводящих к самым серьезным для всех последствиям. Атомная промышленность долго не выходила из скромных лабораторий, пока вдруг не стала наряду с освоением космоса главной проблемой века, о которой знают теперь в глухих селениях.
Если говорить о космосе с точки зрения дальнего будущего, то Циолковский подсчитывал его в цифрах; просторы и энергия для жизни 150 триллионов человечеств только вокруг одного светила. А как же там жить? Полвека назад так же говорили об Арктике, а два века назад — о тропиках, занимающих большую часть земного шара.
Но есть и более близкое будущее. Древняя, наболевшая мечта человечества, всю свою историю зависящего от капризов погоды. До сих пор нам еще почти не подвластен климат. В начале века к полюсам шли только открыватели, но потом стало ясно, что их исследования нужны для метеослужбы и навигации и позволяют на море и в воздухе обходить штормы и бури, — ведь во времена знаменитого английского писателя Джозефа Конрада парусник вообще уходил на два года без уверенности вернуться, и в лондонских газетах регулярно печатались списки пропавших команд и пассажиров... Но все это еще только служба наблюдения, пассивная служба.
Любое хозяйство по-прежнему зависит от погоды. Глядя под ноги, не угадаешь, как будет расти зерно, если не взглянуть в небо. Недаром погоде шаманили колдуны всех религий — вспомните хотя бы трагическую фигуру старого негра из книги Грэма Грина «Путешествие без карты»: бедняга, мне кажется, что он до сих пор стоит в глухом селении в джунглях Либерии, куда не дошла цивилизация, и, бормоча заклинания, разгоняет бичом из слоновой кожи дождь, пока тот сам собой не кончится. Ведь он, этот старый негр, так же как и тот связанный с сельским хозяйством человек с высшим образованием, что спросил меня, зачем сейчас нужен космос, до сих пор еще не знает, что ключи от погоды лежат не только у самой Земли...
Я надеюсь увидеть, как на орбите возникнут города-спутники, те самые прекрасные дворцы, о которых самозабвенно мечтали все добрые сказочники мира. Они возникнут среди непередаваемой для земного воображения черноты, о которой Андриян Николаев сказал, что вся неосвещенная часть Луны кажется несуществующей, как отрезанная напрочь. Ночные города будут сверкать огромными зеркалами солнечных батарей и сигнальными огнями, и будут в них, черт возьми, настоящие ковры-самолеты для прогулок вокруг, а вместо скатерти-самобранки — оранжерей, где сквозь огромные окна среди космической темноты просвечивают из зеленых листьев оранжевые вспышки апельсинов... Один упрямый ботаник сказал мне как-то, что, поскольку в тропиках растет большинство полезных растений (шестнадцать тысяч видов из двадцати тысяч известных нам), то их нетрудно продвигать в такие страны, как Крайний Север или космос, без долгой акклиматизации, с помощью оранжерей, как только будет решен вопрос с энергией. Наверное, все это будет выглядеть здорово — как встреча праздника Первого мая на станции «Северный полюс», где в ледяной дом, весь голубой на просвет, ставят стол с яркой зеленью и фруктами. Ведь ощущение красоты всегда смягчало в глазах путешественников неизбежные трудности...
Те, кто сейчас еще очень молод и кому предстоит строить нашу планету во второй половине века, — в этом возрасте мы больше всего на свете хотели попасть на зимовку к Папанину, — уже сейчас могут мечтать о работе на заводах-спутниках вокруг Земли. И где-то, может быть, в Чувашии, которая теперь знаменита не только лаптями, подрастают сотрудники этих станций.
Наш век полон тревог. До сих пор, вот уже двадцать лет, мы все не можем забыть, как звучат голоса военных сирен во время налета.
Время резких противоречий. В наш век научились оживлять сердце и изобрели душегубки.
Теперь наука требует осторожного, или, как говорят летчики о скоростных машинах, строгого обращения. Математическая кривая ее развития растет в быстрой, возвеличивающейся в степень прогрессии. Эйнштейн и Резерфорд считали, что атомная теория не скоро станет практикой, — они ошиблись. Живому воображению человечества стало трудно следить, куда эта кривая вывезет. И к свободному восхищению великой техникой у нас примешивается горечь дыма, которую мы не забыли с прошлой войны.
...Когда на борту «Теллура» вдруг были остановлены двигатели и экипаж собрался, чтобы обсудить возможность сближения с другим, неизвестным кораблем, они вспомнили, что в библиотеке хранится книга о первой встрече земного звездолета с чужим. Это был роман на существовавшем когда-то английском языке. В нем говорилось, как командир земного звездолета приказал приготовить метеоритные пушки, боясь вступить в переговоры, боясь, что чужие разгадают путь земного корабля, боясь, что они явятся на Землю как завоеватели. «Дикие мысли командира принимались экипажем корабля за непреложные истины». «У командира чужого звездолета были такие же убогие социальные познания». Корабли в пространстве вели переговоры. Оба командира заверяли друг друга в миролюбии и тут же твердили, что ничему не могут верить. Им удалось разойтись без боя. Они бежали друг от друга. Так оценивал древний автор первую встречу в космосе — с позиций первобытного сознания... Он не учитывал, в отличие от цивилизованного экипажа «Теллура», что большие военные катастрофы не позволили бы развиться высшему мыслящему существу и победить по-настоящему космос; что строить звездолеты, проникающие в бездонные глубины пространства, может только высшая форма общества, после стабилизации жизни человечества без катастрофических войн...
Эта сцена — из рассказа Ивана Антоновича Ефремова «Сердце змеи», посвященного дружественной встрече двух космических кораблей будущего, представителей великих звездных цивилизаций.
Сигналы из космоса интересуют уже не только писателей. К ним прислушиваются обсерватории. Их ждут. Астрономы говорят, что они должны быть.
Какой же станет встреча двух миров, которая рано или поздно окажется неизбежной?
Я прочитал недавно — Альберт Джиббс из Технологического института в Калифорнии пишет Но поводу сигналов из космоса: «Опыт показывает, Что всякий раз, когда люди встречали других людей неведомой им культуры, они убивали их... Для тех, кто подает нам сигналы, мы можем оказаться не более чем первосортным мясом для бифштекса... Мой совет: только слушать сигналы. Слушать, как слушают по ночам звери в джунглях».
Он не понимает, что высокоразвитая цивилизация вряд ли нуждается в том, чтобы ходить за бифштексом через миллионы световых лет. В отличие от книг Ефремова многие западные космические романы посвящены только войне, и в них ракета выглядит чем-то вроде берцовой кости в руках пьяного ланцепупа.
Бернард Шоу предвидел будущие высказывания Джиббса — еще много лет назад Шоу сказал, что ему неведомо, как живут обитатели других планет, но он глубоко убежден, что они иногда пользуются Землей в качестве сумасшедшего дома...
В морях всего мира шесть минут каждого часа корабли прекращают передачи и слушают только сигналы «SS», которые может подать неизвестный. Герман Титов говорил, что Гленну было бы легче, если бы он мог пользоваться помощью всех наземных станций. Летчику, как кислород для дыхания, необходима связь с Землей. Почувствовав себя одиноким и заблудившимся, он уже заранее переживает гибель. В одном иностранном журнале был опубликован проект «самого скорого» достижения Луны — послать космонавтов еще до создания такой ракеты, которая сможет забрать их обратно. Три года посылать им еду и воздух в контейнерах. Ракету тем временем строить... Если даже ее построят в срок, люди все равно просидят на Луне не героями, а мучениками. Человек и в городе может погибнуть от одиночества. В глухой тайге закон нормальных людей не в том, чтобы подстеречь друг друга, а чтобы оставить соль и спички для тех, кто придет после. Быть может, в бездонных и черных просторах вселенной тоже должен быть один непреложный закон — единения всего мыслящего перед вековым лицом темноты.