В комнате было ещё три окна, внутренние ставни которых оставались открытыми. Началась смертельная гонка. Я скакал от одного окна к другому, пытаясь захлопнуть ставни и задвинуть засовы. Каким-то непонятным образом они чуяли, что я задумал сделать, и обегали дом по кругу, чтобы достичь следующего окна. Я мог следить за их передвижениями по звуку голосов, в которых теперь слышались нотки возбуждения. К счастью, каждый раз я прибегал первым. Когда захлопнулись последние ставни, они выразили своё разочарование долгими рыданиями, от которых у меня волосы встали дыбом; это был вой десяти, одиннадцати или двенадцати глоток — страх мешает нам быть точными при подсчётах.
Чудовища не собирались уходить. В отчаянии, пытаясь решить, как мне поступить дальше, я стал искать какое-нибудь оружие. „Топор, топор, топор“, — стучало у меня в голове. Но он не попадался на глаза, а времени на поиски не было, и потому мой выбор остановился на лопате. Сейчас чудища ломились в закрытое окно. Деревянные створки дрожали, но засов был прочен. Они не использовали никакой специальной тактики, удары сыпались беспорядочно и бестолково. В этих условиях я не мог даже защищаться, мне оставалось только ждать. Я вспомнил про руку, которая проникла в комнату через лаз в двери: она не спряталась. Когда я снова увидел её, у меня едва не сдали нервы. Я бросился на эту отвратительную лапу с яростью, на какую никогда раньше не считал себя способным, и в этом прыжке выплеснулось всё накопившееся во мне напряжение. Я колотил по ней сначала плашмя, словно черенок лопаты был дубиной, потом стал наносить удары острым лезвием, но, несмотря на все мои усилия, чудовище не спешило спрятать её. Наконец мне, видимо, удалось перерубить какую-то крупную вену, потому что кровь полилась ручьём, и рука скрылась в отверстии с проворством ящерицы.
Послышались стоны раненого чудовища. Его товарищи также взвыли. Стук в окно прекратился. Наступила тишина. Это была самая страшная тишина, какую я когда-либо слышал. Я знал, что они находились там, снаружи, никакого сомнения в этом не было. Они вдруг хором стали издавать жалобные звуки. Это напоминало мяуканье слепых котят, когда те зовут мать. Их мяу-мяу-мяу были короткими и тихими, исполненными грусти и беззащитности. Они как будто говорили: выйди, выйди из дома, ты нас неправильно понял, мы не хотим тебе никакого зла. Они не хотели убедить меня в своих добрых намерениях, им было нужно лишь посеять ужас. Они испускали свои меланхоличные „мя-я-я-у“, сопровождая их время от времени лицемерным стуком в дверь или в запертые окна. Не слушать их, ради всего святого, не слушать. Я укрепил дверь сундуками и положил побольше поленьев в очаг на тот случай, если им придёт в голову спуститься в дом по трубе. Я с беспокойством взглянул на потолок. Крыша была покрыта черепицей. Если им вздумается разобрать её, они спокойно проникнут в дом. Однако они ничего не предприняли. Всю ночь луч маяка, монотонно вращаясь, проникал в дом через щели спустя равные промежутки времени. Тонкие длинные лучи появлялись и исчезали с точностью часового механизма. Всю ночь чудовища пытались открыть то дверь, то одно из окон, и во время каждого нового нападения я с ужасом думал, что засовы не выдержат. Потом наступило долгое молчание.
Маяк потух. С величайшей предосторожностью я приоткрыл одно окно. Никого не было. На горизонте загоралась тонкая полоска — фиолетово-оранжевая. Я тяжело осел на пол, как мешок с мукой, продолжая сжимать в руках черенок лопаты. Во мне зарождались какие-то новые и незнакомые чувства. Спустя некоторое время над морем появился маленький шарик солнца. От горящей в темноте свечки было бы больше тепла, чем от этого светила, укутанного облаками. Но всё же это было солнце. В этих южных широтах летние ночи были чрезвычайно коротки. Это была самая короткая ночь в моей жизни. Мне же она показалась самой длинной.
4
Годы подпольной деятельности научили меня, что лучший способ борьбы с унынием и сентиментальной мутью — это подойти к проблеме с чисто технической стороны. Я пришёл к следующему заключению: „Тебя нет, ты мёртв. Ты сидишь на этом холодном, забытом богом и людьми островке; никто, на многие десятки миль вокруг, не может тебе помочь. Ты мёртв, ты мёртв, — повторял я себе вслух, скручивая сигарету. — Твоё положение на сегодняшний день таково: ты мёртв. Следовательно, если тебе не удастся выкрутиться, ты ничего не потеряешь. Но если сможешь спастись, в награду получишь всё — жизнь“.