Теперь я обращался с ней с такой нежностью, которой раньше не было между нами. В первый раз я овладел ею в порыве отчаяния, просто потому, что обстоятельства привели меня к этому. Прежде чем я впервые дотронулся до неё, её запах казался мне тошнотворным. Полное отсутствие волос, влажная кожа. Сейчас я не мог поверить, что когда-то испытывал подобное отвращение. Правда, теперь моя нежность возникала сама собой. Не буду отрицать, что сначала моё поведение было обдуманным: мне казалось, что, проявляя к ней нежность, словно она была действительно женщиной, я вызову взаимное притяжение. Я верил, что если она сколько-нибудь чувствительна, то увидит огромную разницу между мной и Батисом Каффом. И тогда самая человечная составляющая её существа увидит свет, как бабочка, которая выбирается из своего кокона. Но этого не случилось. Независимо от моего желания моя страсть росла и становилась всё более искренней, однако она была безразлична. Я замечал, что во мне растёт новая любовь, любовь, которую породил маяк. Но по мере того, как я приближался к ней, моя необычная любовь наталкивалась на всё новые препятствия. Прежде чем отдаться мне, она никогда не смотрела мне в глаза. После близости не обращала внимания ни на улыбку, ни на ласки. Моя возлюбленная отмеряла наслаждение с точностью часов, которые указывают нам время. И была столь же холодна, как они.
Если вне маяка она выносила моё присутствие, то внутри становилась настоящим призраком и избегала меня. Бесполезно было искать знаков её внимания. Кроме того, там существовало ещё одно препятствие: Батис Кафф. В его присутствии она становилась ещё менее общительной, если только можно так сказать. Мне хотелось видеть в ней совершенно особое существо, угнетённое страшным тираном. Однако на маяке, среди оружия и рядом со своим господином, она превращалась в прежнее безмозглое создание, некую помесь покорного пса и боязливой кошки. И всё то, что незадолго до этого я смог, как мне казалось, разглядеть, обращалось в мираж.
Теперь я уже не знал, на чьей стороне была правда. Быть может, я просто хотел придать более достойный вид своему желанию. Вероятно, я хотел видеть в ней существо, равное себе, потому что боялся предстать перед лицом смерти человеком, обуреваемым животными инстинктами. С другой стороны, я отрёкся от человечества, от всех людей мира. И, хотя это казалось мне самому невероятным, во мне с каждым днём укреплялась мысль о том, что, сама того не ведая, моя возлюбленная стала для меня тем самым убежищем, в поисках которого я покинул Европу. Стоило мне взглянуть на неё, коснуться — и жестокость, царившая на маяке, исчезала. Я понимал, потрясённый, что мне было даже неважно, насколько она человекоподобна, как сильно её сходство с женщиной. Неправду говорят, что Господь в день седьмой отдыхал. В день седьмой Господь создал её и сокрыл от нас в морской пучине.
Как бы то ни было, мои действия не имели ничего общего с размышлениями. Я предпринимал почти невероятные усилия, чтобы обладать ею вдали от Батиса. Однажды я увёл её с собой в лес, и потом мы задремали на нашей постели изо мха. В тот день стали явными все неловкости нашей тайной любви. И не только это.
Я — марионетка без нитей, мои силы на исходе, словно их не осталось вовсе. Сознание блуждает в каких-то иных мирах, полных тихой грусти. И вдруг, когда мне хочется зевнуть, я чувствую, что она зажимает мне рот своей рукой, похожей на живую присоску, и вынуждает молчать. Я открываю глаза. Что такое?
Слышатся резкие звуки какой-то немецкой песенки. Совсем недалеко от нас кожаные сапоги Батиса топчут траву и мох. Он ищет материал для ремонта маяка. Когда ему попадается подходящее деревце, он безжалостно обрушивает на него свой топор. Потом ощупывает ствол, проверяя его на прочность, и смеётся в одиночку. Я вижу только его ноги за деревьями, совсем недалеко. Он подходит ещё ближе, настолько, что щепки дождём падают на наши тела. Моя возлюбленная сохраняет удивительное спокойствие. Она не дышит, не мигает, и её рука приказывает мне следовать её примеру. Я повинуюсь. У неё гораздо больше опыта: сколько раз ей приходилось прежде скрываться от китов-убийц и тысяч других подводных опасностей? Батис прочищает глотку, в этом клёкоте слышно удовлетворение. Потом он уходит, напевая.
Через несколько часов, когда Кафф вошёл на маяк, он встретил нового человека. Батис сел напротив меня в некоторой рассеянности, и я сначала ничего ему не сказал. Он говорил о том же, о чём всегда: его занимали только боеприпасы и повреждённые двери.