Он выпил свой литр молока и вытер рот тыльной стороной своей узловатой и волосатой руки. Встав с кресла, он сладко потянулся, затем снова сел, но уже на койку, почесал грудь и затылок своими сильными толстыми пальцами. Наконец он растянулся на койке, поудобнее примостил голову на подушке и принялся разглядывать кабели и трубы, тянувшиеся по потолку, словно артерии и вены на анатомической карте. Затем его взгляд остановился на "Художественной выставке" на стене напротив: вырезанные из журналов фотографии женщин во всевозможных стадиях раздевания. Все они были красивые, аппетитные, соблазнительные; он с удовольствием разглядывал то одну, то другую, и его губы распустились в довольную улыбку.
Снаружи, прямо перед его окошком, до него вдруг донеслись женские голоса. Он перевернулся на бок,
чтобы посмотреть, кто это там говорит, и увидел две пары женских ног в белых чулках, а чуть поодаль – колеса детской коляски. Ему показалось, что он знает этих двух девушек: они проходили мимо синагоги не раз. Ему доставляло особое удовольствие подслушать их разговор; почти такое же, как если бы он подсматривал за ними в скважину.
– … А когда ты справишься, ты сможешь сесть на автобус, я бы тебя встретила в Салеме, и мы бы покушали на автостанции.
– Нет, я лучше останусь в Линне и пойду в кино.
– Но ведь там идет все та же старая картина. А как ты доберешься домой из Линна?
– Я проверила расписание: последний автобус уходит в половине двенадцатого, так что вполне успею.
– А ты не боишься ездить ночью одна?
– О, этот автобус всегда полон. Да и от остановки всего каких-нибудь два квартала… Энджи, сейчас же иди сюда!
Послышался топот детских ног, и сразу после этого женские ноги скрылись из виду.
Он снова перевернулся на спину и продолжал любоваться своей выставкой. На одном из снимков была изображена смуглая девушка, на которой ничего не было, кроме узенького пояса и черных чулков. Он долго не сводил глаз с этой девушки, потом ее волосы стали почему-то светлыми, а чулки – белыми. И вот у него раскрылся рот, и в каморке раздался громкий, ритмичный и гортанный храп, напоминающий судовой мотор в бурю.
❖
Мира Шварц и ее две помощницы из женской организации были заняты украшением вестибюля для не то собрания, не то вечеринки – подавать, правда, будут одни лишь холодные закуски. Они стояли посреди вестибюля, наклонив головы набок.
– Чуточку выше, Стэнли, – попросила Мира. – Вам не кажется, девушки?
Стэнли, на переносной лестнице, послушно поднял гирлянду чуточку выше.
– Мне кажется, нужно опустить чуть ниже.
– Ты, пожалуй, права. Чуточку ниже, Стэнли, но самую малость.
Он опустил гирлянду на точно то же место, где она была раньше.
– Вот так держите, Стэнли, – приказала Мира. – Как вы думаете, девушки? По-моему, так хорошо?
Они восторженно закивали. Они были гораздо моложе ее, Эмми Адлер едва исполнилось тридцать, а Нэнси Дретман, хотя старше годами, но в организацию вступила совсем недавно. Так как им было поручено украшение вестибюля, они явились в синагогу в брюках – чтобы, мол, поработать, – тогда как Мира пришла разодетая, чтобы проверить – все ли идет хорошо. Нельзя сказать, чтобы эта работа им уж очень пришлась по душе, но это был как раз один из тех видов поручений, которые давались обычно молодым членам. Если они добросовестно выполнят это поручение попроще, им поручат в дальнейшем дела поважнее – назначат, например, в комиссию по сбору рекламных объявлений среди мужей и прочих бизнесменов для Ежегодника организации; или в благотворительный комитет, в качестве членов которого они должны будут посещать больных; и, наконец, когда они докажут свою работоспособность, что сводилось в основном к умению заставить работать других, их включат в список кандидатов на те или иные должности в исполнительном комитете; это и явится венцом их общественной карьеры.
Тем временем они энергично гоняли Стэнли туда и сюда. Они пришли на целый час раньше миссис Шварц и хотя и видели, что у Стэнли есть дело во дворе, они тут же позвали его к себе.
– Вы идите себе и начните, – ответил он, – а я приду немного погодя.
Миссис Шварц зато даже разговаривать ни о чем не стала, а только бросила: