– Сказать правду, все это не является для меня неожиданностью, – тоскливо сказал раввин. – Ведь я придерживаюсь традиционного иудаизма. Когда я решил стать раввином, то более или менее таким же, каким был мой отец и даже дед, то есть вести жизнь ученого. Не отгородиться от народа, не в слоновой башне, а в гуще общины, в постоянной заботе о ней. Однако чем дальше, тем больше я прихожу к убеждению, что мне – и мне подобным – нет места в современной еврейской общине в Америке. Наши конгрегации хотят, чтобы раввин был чем-то вроде секретаря, организовал бы кружки, произносил бы речи, содействовал бы слиянию синагоги с церквями. Может быть, это и нужное дело; может быть, я безнадежно отстал от века, но это не для меня. Мне кажется, общая тенденция состоит в том, чтобы подчеркнуть наше сходство с другими религиями, тогда как наши традиции ставят во главу угла подчеркивание наших различий. Мы не просто другая секта с незначительными особенностями; мы – нация жрецов, посвятившая себя служению Богу, потому что Он избрал нас для этого.
– Но для всего этого нужно время, рабби, – нетерпеливо закивал Вассерман головой. – Ведь кто у нас в конгрегации? Люди, которые выросли между двумя мировыми войнами. Большинство из них никогда не посещали ни хедер, ни даже воскресную школу. Вы и представить себе не можете, что тут было, когда я Только-только начал сколачивать общину. В то время здесь жило около пятидесяти еврейских семейств, но когда старый мистер Леви помер, собрать минъян, чтобы родственники могли сказать Кадиш, было все равно что выдернуть зуб. До того как организовать синагогу, мне пришлось побывать, буквально в каждой еврейской семье. Некоторые сговаривались и отправляли своих детей в воскресную школу в Линн; другие нанимали учителя за несколько месяцев до Бар-мицвы детей и постоянно перезванивались, чтобы не упустить его, а передать другому семейству, где подрастал мальчик. Поэтому-то момм первоначальным планом было создать еврейскую школу и воспользоваться помещением школы для богослужений в Большие праздники.
Некоторые, однако, опасались, что на это потребуются большие деньги, а другие не хотели, чтобы их дети посещали после обеда еще и специальную школу и чувствовали себя не такими, как все. Однако мало-помалу я их уломал все-таки. Я представил им сметы, планы, проекты, а когда мы наконец приобрели-таки здание, общину охватил небывалый подъем. По вечерам и воскресеньям они приходили все – женщины в брюках, мужчины в комбинезонах, – убирали, чистили, красили. Тогда не было еще клик или партий. Все горели желанием помочь и все работали не покладая рук. Знали они мало: большинство не умело даже читать молитвы по-древнееврейски, зато энтузиазм был какой! Помню наше первое богослужение в Великие праздники. Я одолжил свиток Торы в Линнской синагоге, сам справил, сам читал молитвы и даже небольшую прочитал проповедь. В Иом-Кипур мне, правда, помог немножко заведующей еврейской школой, но в основном я сделал все сам. Ну и досталось мне тогда – на пустом-то желудке! Я ведь уже тогда был не очень молодой, жена тревожилась, но никогда в жизни я еще не чувствовал себя так хорошо, как почувствовал тогда. Да, то были денечки!
– А что случилось потом?– спросила Мирьям.
– Потом мы начали расти, – грустно улыбнулся Вассерман. – В Барнардз-Кроссинг стали съезжаться евреи, и я без ложной скромности скажу, что наша школа и синагога сыграли тут немалую роль. Когда нас жило здесь всего каких-нибудь пятьдесят семейств, все знали друг друга. Конфликты, если они возникали, можно было уладить личной беседой. Но совсем другое дело, когда в городе насчитывается свыше трехсот семейств. Тогда возникают группы, которые даже не знакомы друг с другом. Возьмите Эла Бекера и его бражку: Пирлстейнов, Корбов, Файнгольдов, всех тех, кто живет в Гров-Пойнт. Они держатся особняком. Понимаете, Бекер неплохой человек. Если разобраться, он очень хороший человек; и он, и все те, которых я только что назвал, они очень милые люди. Однако они смотрят на вещи не так, как мы с вами. С их точки зрения, чем больше, чем влиятельнее конгрегация, тем лучше.