Как только Вассерман привез его в Барнардз-Кроссинг, сразу же начались неприятности. Дело было, конечно, не в том, что он пожалел о своем выборе или разочаровался в раввине. Ему, однако, начинало казаться, что раввин не совсем соответствовал тому, на что рассчитывала конгрегация. Некоторым хотелось, чтобы раввин был высокий, солидный мужчина со звучным, выразительным голосом: что-то вроде эпископа. Рабби Смолл же был отнюдь не высок, и его голос был тихий, мягкий и трезвый. Другие ожидали веселого выпускника вуза в серых брюках, с которым можно бы поиграть в гольф либо в теннис, и который дружил бы с мужчинами помоложе. Меж тем рабби Смолл был худой, бледный, носил очки и, хоть и отличного здоровья, но, конечно, не атлет. Третьи мечтали об энергичном организаторе, который создавал бы всевозможные комитеты и ставил бы перед конгрегацией все новые и новые задачи. Рабби Смолл же был какой-то рассеянный, ему постоянно нужно было напоминать о встречах, в которых ему надо участвовать, и он нисколько не ценил ни время, ни деньги. Хотя он, пожалуй, с готовностью отзывался на те или иные проекты, но с той же легкостью он забывал о них, в особенности, если они с самого начала его не очень интересовали.
– Сейчас скажу, миссис Смолл, – начал Вассерман, тщательно подбирая слова. – Я выбрал вашего мужа отчасти потому, что он мне полюбился лично. Вы, верно, знаете, что я встретился тогда еще и с другими тоже. Это были хорошие парни, с умными еврейскими головами на плечах. Однако у раввина должна быть не только умная голова. Он должен обладать еще и смелостью, а главное – принципиальностью. Я тогда побеседовал с каждым из них. И все они со мной соглашались. Мы как бы принюхивались друг к другу – для того, собственно, и ведутся такие беседы, – и как только им казалось, что они уловили, каких именно мыслей я придерживаюсь, они тут же стали выдавать их за свои собственные, облекая их, к тому же, в гораздо более убедительную форму, чем смог бы я сам. Я же вам сказал, что это были ребята с головой. А вот ваш муж не проявил особого интереса к моим взглядам. Когда же я стал излагать их ему, он то и дело со мной не соглашался. Не дерзко, конечно, очень вежливо, но достаточно твердо. Если же человек, пытающийся получить работу, с ходу не соглашается со своим будущим работодателем, то он либо дурак, либо же у него есть убеждения. Меж тем у меня не было никаких оснований считать вашего мужа дураком. А теперь, миссис Смолл, я тоже задам вам вопрос. Почему вашему мужу захотелось поступить именно к нам, и почему он принял мое предложение? Ведь отдел устройства Духовной семинарии проинформировал его, конечно, о том, что у нас за община, да и я сам ничего от него не скрыл во время нашего собеседования и честно ответил ему на все вопросы.
– Вы хотите сказать этим, что ему следовало попытать счастье в более устроенной общине?– спросила она, – с более устоявшимися порядками, более традиционной в своей деятельности, а главное, в своем отношении к раввину?– Она поставила порожний стакан на стол. – Мы не раз говорили с ним об этом. Он считает, что будущее принадлежит не им. Просто идти по проторенной дорожке, лишь бы отработать свои часы, нет, мистер Вассерман, на это мой Дэйвид не пойдет. Вы правильно сказали: у него свои убеждения, и он надеялся, что сможет внушить их вашей общине. Уже одно то, что она послала в Нью-Йорк не целую делегацию, куда входили бы такие-вот Бекеры, а вас одного, позволяло ему надеяться, что это ему удастся. Увы, надежда не оправдалась. Они действительно собираются уволить его?
– Двадцать один человек признались мне, что будут голосовать против него, – пожал Вассерман плечами. – Они, правда, извинялись, но сказали, что дали слово – самому ли Бекеру, или доктору Пирлстейну, или еще кому-нибудь. Человек двадцать обещали голосовать за раввина, но среди них по меньшей мере четыре, в которых я не очень уверен: они вполне могут не прийти на правление. Мне они, правда, обещали, но у каждого было какое-то но: "Я уеду в субботу, но если только успею вернуться, вы можете рассчитывать на меня". Вероятнее всего, что они не успеют -вернуться, зато будут потом выражать свое возмущение и рассказывать сказки о том, что им никак, ну никак не удалось вернуться вовремя.
– Итого сорок один. А где же еще четверо?
– Они взяли себе время на размышление. То есть про себя они уже решили голосовать против, но не хотели вступить со мной в пререкания. А что я им мог сказать, когда они обещали подумать? Не думать?
– Что ж, их воля…
– Какая там воля!– вдруг вскипел Вассерман. Разве они сами знают, чего им надо? Когда гг сюда переехал и принялся сколачивать конгрегацию – даже не конгрегацию вовсе, а скорее маленький клуб, так чтобы можно было собрать минъян, на случай если кто-нибудь, не Приведи Господь, скончается, один говорил, что некогда ему, другой – « что равнодушен к религии, а некоторые даже сказали, что это им не по карману. Но я от них не отставал. Если бы я, скажем, провел тогда голосование, то разве была бы у нас сегодня синагога с кантором и раввином, или школа с учителями?