– Войдите, – сказал он сухим, деловым тоном.
Кто-то попытался открыть дверь, но безуспешно. Он встал и, улыбаясь, снял цепочку, затем указал девушке на диван.
– Садитесь. Я сейчас освобожусь.
Закрыв дверь, он – как'бы невзначай – снова повесил цепочку, сел за стол и зашелестел бумагами. Так он просидел несколько минут, делая какие-то заметки, копался в документах, Затем резко обернулся и оглянул девушку с головы до ног.
– Как вас зовут?
– Стелла. Стелла Мастранджело.
– Скажите по буквам. Или лучше напишите вот.
Юна подошла к столу и, стоя, написала свою фамилию. Он смотрел сбоку на ее фигуру. Она была молода и свежа, кожа смуглая, а глаза – черные, вызывающие. Его так и подмывало похлопать ее по бедрам, затянутым в тесные шорты из черного атласа. Однако сдержался и продолжал тем же деловым тоном:
– А теперь адрес, название Больничной кассы, а также домашний телефон, на случай если вы нам снова понадобитесь.
Она кончила писать, выпрямилась, но не сразу вернулась на диван, а прислонилась к столу напротив него.
– Это все, мистер Серафино?
– Пожалуй, – ответил он, читая то, что она написала. – Знаете, у нас, может быть, найдется для вас работа время от времени. Нелли уже давно намекает, что у нее, мол, мало выходных; у нее ведь маленький ребенок.
– О, мистер Серафино, я буду вам очень благодарна!
– Что ж, посмотрим. Вы приехали на машине?
– Нет, на автобусе.
– Как же вы доберетесь домой?
– Мистер Леонард сказал, что я смогу уйти до двенадцати. Тогда я как раз поймаю последний автобус.
– И вы не боитесь ездить так поздно одна? Нет, я вас одну не отпущу. Сделаем вот как. Сегодня я вас отвезу на своей машине, а в будущем что-нибудь придумаем. Пат – это который работает на стоянке, – запросто подсадит вас к какому-нибудь таксисту. Бесплатно, разумеется.
– О, я не хочу, чтобы вы…
– Но почему?
– Мистер Леонард сказал, что…
– Да он и знать не будет, – успокоительно поднял он руку. Его голос тоже потеплел. – Вот эта дверь выходит прямо на стоянку. Без четверти двенадцать вы кончаете, идете на автобусную остановку и ждете меня там. Я выйду в эту-вот дверь, сяду в машину и заберу вас.
– Но ведь мистер Леонард может…
– Если он даже подойдет, то застанет дверь на цепочке. Подумает, что я прилег немножко, и ему даже в голову не придет разбудить меня. Окей? Мы ведь еще даже о делах как следует не поговорили…
Она кивнула головой и . взмахнула ресницами в его сторону.
– Тогда идите, детка, не задерживайтесь. Пока!– Он все-таки хлопнул ее отечески по бедру на прощание.
❖
Днем в "Каюте” подавали бутерброды, пирожки и кофе, а вечером – и горячие блюда: спагетти с тефтелями, мидии с жареной картошкой, бобы с сосисками. Все это значилось на засаленном меню, приклеенном к зеркалу бара. Против каждого блюда стоял номер, и завсегдатаи вроде Стэнли называли при заказе не блюдо, а только номер – вероятно, так было быстрее.
Днем, а также в вечерние часы, здесь почти не выпивали. Клиенты, обедавшие здесь, обмывали свои бутерброды стаканом эля или пива/ перед ужином тот или иной клиент мог выпить рюмку виски, но это было и все. Однако завсегдатаи, среди которых был и Стэнли, обычно возвращались часов в девять. Вот тогда "Каюта” совершенно преображалась.
Выходя от раввина, Стэнли подъехал на своем жел1- том драндулете к "Каюте”, заказал свой обычный ужин и стакан эля. Он сидел у бара, жуя размеренно и вяло. На тарелку он смотрел лишь столько, сколько нужно было, чтобы подцепить вилкой очередную порцию, и тут же поворачивал голову к экрану телевизора, поставленному на возвышение в углу. Время от времени его ритмично работающие челюсти останавливались, и он, не отрывая глаз от экрана, выливал в рот очередной глоток эля.
Получив свой ужин, Стэнли сказал с буфетчиком пару слов о погоде, а больше ни с кем не разговаривал. Когда телевизионная программа подошла к концу, он допил свой второй стакан, вытер губы бумажной салфеткой и побрел к кассе рассчитаться. Затем он махнул буфетчику рукой, вышел, проехал несколько кварталов и поставил машину перед самым домом матушки Скофильд. Чего зря шататься? Лучше придавить комарика часок-другой.
Мама Скофильд сидела в салоне, когда он просунул голову, чтобы поздороваться с ней. Поднявшись затем к себе, он снял ботинки, рабочую одежду, завалился на койку и, заложив руки за затылок, уставился в потолок. Здесь у него не было аотистических снимков: мама Скофильд бы ни за что не потерпела. Единственным украшением был настенный календарь, на котором был изображен мальчик с куклой, долженствующий, по чьему-то замыслу, вызывать теплые чувства к Угольной компании Барнардз-Кроссинга.