— Смотрите внимательно, — дал команду экипажу, — в районе цели работают «мессеры».
— Как это вы определили? — спросил капитан Староверов.
— Очень просто, — ответил я. — Смотрите вперед: на земле пожары и взрывы — это рвутся бомбы, сброшенные нашими ранее улетевшими товарищами. В воздухе же снарядных разрывов нет, они только что прекратились. Значит, зенитчики перестали стрелять. А они прекращают огонь тогда, когда в небе появляются их истребители. Ясно?
— Очень даже ясно, — улыбнулся Староверов.
В эту минуту мы увидели воздушный бой. Шла дуэль между «Мессершмиттом» и советским бомбардировщиком. В небе появилось пламя. Сначала небольшое, круглое, затем вытянутое, как шлейф. Этот огненный шар с хвостом резко пошел к земле. Кто же это — наш или фашист? Вскоре поняли — горел бомбардировщик. Из пылающего самолета летели трассирующие пули бортового оружия. Советский самолет, падая, вел огонь из всех боевых точек. Экипаж героически сражался до последней секунды своей жизни.
Мы так и не узнали, чей это был экипаж: в ту ночь не вернулись на свои базы несколько бомбардировщиков разных полков.
За четыре года войны мне не раз приходилось видеть гибель своих товарищей по оружию. И самое обидное то, что ты не можешь оказать им никакой помощи. Оставалось одно: мстить за смерть друзей. И мы мстили — жестоко, беспощадно.
— Выходим на цель, — доложил штурман Виктор Чуваев.
Сбросили бомбы. Облетели вокруг пораженного нами объекта — это для капитана Староверова. Он попросил еще раз пройти над целью, чтобы лучше рассмотреть, что же там творится.
…Летим минут пятнадцать. Все решили, что опасность уже позади, и это обошлось нам дорого. Внезапно на нас напал истребитель. Пока стрелки изготовились для отражения атаки, фашист, выпустив по самолету длинную очередь, успел скрыться. Бомбардировщик получил повреждение, но моторы работали исправно.
Через переговорное устройство я побранил стрелков, и они не нашли слов для оправдания, чувствовали: виноваты. Немного успокоившись, я сказал им довольно миролюбиво:
— Ладно, проморгали фашиста, теперь смотрите как следует, атака может повториться.
Я не ошибся. По нашему самолету вновь ударили пушки фашистского истребителя. И снова стрелки упустили врага.
Летим с одним неработающим мотором.
— Все живы? — спрашиваю.
Стрелки отвечают подавленно, со вздохом:
— Мы живы.
Молчал Староверов.
— Товарищ капитан, товарищ капитан! — кричу в ларингофон.
Ответа нет. Обращаюсь к правому летчику Шелудько:
— Петро, а ну посмотри, что с ним.
Оказалось, капитан Староверов был ранен и лежал на полу, а не отвечал потому, что при падении оборвал шнур ларингофона.
Ранение было легким, и Староверов недолго пролежал в госпитале, а когда вышел, говорил, что не обижается на нас. Мы же чувствовали перед ним какую-то неловкость. Ведь никого из членов экипажа не зацепило, а вот, на тебе, гостя нашего ранило.
Помню такой случай. Мы возвращались из боевого задания. Моторы гудели ровно. Клонило ко сну. Вдруг самолет сильно встрясло. Дремоту как рукой сняло. Разрывы вражеских снарядов и огонь нашего бортового оружия смешались в единый грохот.
— Командир, фриц висит в зоне левого киля! — услышал я встревоженный голос Васильева.
В самолете есть зоны, когда бортовое оружие автоматически отключается, — чтобы в азарте боя стрелки не поразили детали своей же машины. Так случилось и сейчас. Истребитель вошел в мертвую зону нашего оружия и безнаказанно ведет огонь по нашему самолету. Необходимо изменить положение корабля. Это удается не сразу, так как маневренность бомбардировщика гораздо хуже маневренности истребителя. Фашистский летчик успел еще раз прицелиться, и выпущенная им очередь прошила самолет.
— Командир, — снова голос Васильева, — отверни немного, я не могу стрелять.
Резко убираю газ, выпускаю шасси. Бомбардировщик неожиданно для врага теряет скорость. Фашистскому летчику деваться некуда, машина приближается и вот-вот врежется носом в хвост нашего самолета. Но фашист не хочет этого и, чтобы не столкнуться с нами, резко переводит истребитель в набор высоты. Роковая ошибка. В подставленное брюхо «Мессершмитта» Васильев выпускает длинную очередь. Мы победили! Это был пятый гитлеровский истребитель, сбитый нашим экипажем в воздушном бою.
Прошло около часа. Положение наше неважное. В самолете повреждены бензиновые баки, пары бензина лезут в глаза. Дышим через кислородные маски, хотя и летим на малой высоте.
Вскоре я замечаю что-то странное в поведении штурмана Чуваева. Он стал допускать ошибки: дал два совершенно разных курса. А когда я спросил: «Какому же верить, по какому курсу лететь?», — штурман беззаботно ответил: