Потом справа вдалеке тоже появились горы, окруженные рыжеватым туманом. Навстречу нам плыли скалистые, выжженные солнцем острова, а за ними вырисовывались голые вершины.
У входа в залив, на песчаном берегу, под отвесными терракотовыми скалами стоит маленький одинокий барак. Рядом на мачте развеваются два флага: голубой флаг ООН и красный с синим крестом — норвежский. Это пост вооруженных сил Организации Объединенных Наций, теперь вверенный норвежцам.
Я не знаю, как выглядят лунные пейзажи, но этот домишко, затерявшийся среди бесплодных скал, своей безжизненностью действительно напоминает луну. Кругом — ни кустика, ни деревца, ни травинки. Лишь красные скалы, рыжий песок и море. Солнечный жар льется сверху безмолвным потоком, мир застыл в какой-то первозданной неподвижности. Вполне вероятно, что так будет выглядеть в будущем пост космонавтов на одной из далеких планет.
Идем по проливу между едва заметными рифами. Вот торчит из воды темный остов корабля, похожий на громадное насекомое. А дальше горы, теперь уже с обеих сторон, — пылающее обрамление морской трассы. После скучных берегов Суэцкого канала мы не можем налюбоваться их разнообразными, дикими, строгими формами.
Весь день я провел на палубе.
Длина залива Акаба — сто миль. Мы вошли в него при сильном ветре и довольно бурной, быстрой волне. Но во второй половине дня ветер стих. Воцарилась странная тишина, словно горы отгородили нас от всего мира. Несмотря на близость суши, не было видно ни одной птицы. Солнце садилось, и краски становились все более фантастическими. Вершины гор слева покрылись как бы сиренево-голубой вуалью, изрезанные ущельями правобережные хребты зажглись медным заревом. На спокойной поверхности воды играли розовые и серебристые блики, и только у самого борта море отливало яркой синевой. Время от времени над водой взвивались стайки летающих рыб и низко парили на своих радужных крылышках, вычерчивая хвостами на воде тонкие, дрожащие штрихи, или вынырнувшая из воды скользкая спина дельфина описывала круг невыразимо плавным движением. В пространстве, полном тишины, света и застывающих прозрачных красок, каждая деталь приобретала особую выразительность. Наш корабль тоже словно преобразился. Со своей зеленой палубой, закрепленными вдоль бортов оранжевыми тракторами, кремовыми блестящими надстройками — он казался чистым, ярким, сверкающим, как драгоценный камень.
Хотелось бы, чтобы такой миг длился вечно, но и в его мимолетности есть своя прелесть. Я стоял на палубе, пока над потемневшими горами не всплыла круглая луна. Наконец замелькали далекие береговые огни. Справа — рассыпанный низко над водой разноцветный бисер: Акаба. Слева — голубоватые нити люминесцентных ламп, очерчивающие контуры педантичных прямоугольников, израильский Эйлат. И еще несколько ярких точек в глубине, прямо по фарватеру — какое-то селение, не обозначенное на карте.
На экране радиолокатора картина, скрытая пока от наших глаз. Конец залива. Черную воду окружает волнистый желтоватый берег. Мы медленно приближаемся к этому тупику. В рубке — напряженное молчаливое ожидание. Вахтенный сигнальщик стоит наготове с прожектором. В акабском порту всего один причал, к которому может подойти всего один корабль.
Внезапно вспыхивает резкий белый луч и начинает торопливо нам моргать. Мы отвечаем. Так и есть — причал занят, придется до утра стоять на рейде. Лоцман покажет нам, где бросить якорь.
От берега отрывается красная искорка, спустя минуту слышится шум мотора. Повторяется привычная сцена: вахтенный у борта, стекающий по шторм-трапу поток яркого света, внизу — обращенные к нам смуглые лица экипажа лоцманского катера.
Лоцман — полный, добродушный мужчина с курчавыми волосами и оливковой кожей. Он дает указания рулевому, а в свободные минуты без умолку говорит о преимуществах своего положения. Он не только единственный лоцман в Акабе, но также агент, владелец единственной гостиницы и племянник губернатора. В сущности он почти управляет Акабой — единственным портом королевства Иордания.
Перед нами освещенный силуэт какого-то греческого судна, тоже стоящего на рейде. Мы бросаем якорь рядом с ним. Лоцман обещает ввести нас в порт к пяти часам утра.
Ночью мы могли лишь догадываться о близости города, полного восточной прелести. Лоцман, как обещал, приехал в пять утра, и теперь мы стоим у причала. Впереди — недостроенный современный портовый склад, груды мешков с суперфосфатом, покрытые слоем белой пыли, какой-то барак, блестящее алюминиевое нефтехранилище, ограда из проволоки. А за всем этим — красные крутые горные склоны, над которыми дрожат в знойном воздухе клубы ржавой пыли. Паши красивые оранжевые тракторы один за другим отправляются за борт. Докеры в клетчатых тюрбанах с нетерпением следят за маневрирующей лебедкой и, как только подвешенный в воздухе трактор коснется колесами набережной, бросаются к нему, расталкивая друг друга, и норовят взобраться на сиденье. Победитель пытается включить скорость прежде, чем подъедет электротягач. Он дергает рычаги, жмет на педали, отмахиваясь от болельщиков и непрошеных советов. Время от времени в дело вмешивается один из полицейских, важно прогуливающихся вдоль причала в тропических шлемах цвета хаки. Видно, что и блюстителю порядка хочется попытать счастья, но мешает винтовка и честь мундира. В суматохе борьбы никто не использует опыт предшественников, и при появлении каждого нового трактора повторяется все сначала.
Город между тем продолжает оставаться загадочным миражем. Сквозь красноватую дымку вдали мерцают белые коробки домов, а у самого берега над плоскими крышами покачиваются пышные шевелюры пальм.
Никто из членов экипажа не торопится сойти на берег. «Зачем? — говорят матросы. — Это захолустная дыра. Деревня». Я отношу это за счет их пресыщенности.
Движение здесь и в самом деле небольшое. В бухте на рейде стоим только мы и греческое судно, с которого теперь сгружают в шлюпки какие-то ящики. И все же порт расширяется. Какая-то западногерманская фирма строит склад. Таможенники и полицейские, которые вертятся у нас на борту, уверяют, что вскоре тут будет большая гавань, краны, доки. Но пока, кажется, вполне хватает одного причала. Тем более что везти грузы в глубь страны можно только на автомашинах по горным ущельям.
Кроме чиновников и полицейских по «Ойцову» снуют мелкие торговцы, предлагающие свой товар. Толстая женщина в черном одеянии, но без паранджи (будто бы христианка из Ливана) разложила свой товар в кают-компании. Она продает арабские тюрбаны, деревянные безделушки, а также четки и молитвенники, освященные в Вифлееме. Валюту заменяют мыло, сигареты и фруктовый сок в банках. В углу, за стулом торговки, набралась уже целая куча этих банок. Матросы говорят, что сок пригоден лишь для чистки дверных ручек. Конкурировать с пепси-колой ему трудно.
Рекламы пепси-колы и американские автомашины. В клубах красноватой пыли мчатся джипы с полицейскими, время от времени проносится яркий хвостатый «понтиак» или «шевроле», везущий какого-нибудь туза, но больше всего грузовиков — новенькие, прямо с конвейера, они стоят на огороженных участках пустыни у дороги.
От порта до города — километра два. Красноватые голые склоны поднимаются по обеим сторонам асфальтированного шоссе — сначала пологие, покрытые гравием уступы, потом крутые обрывы. У их подножия, по краям высохших расщелин, стоят верблюды и черные безрогие вислоухие козы. Трудно понять, чем питаются эти животные. На рыжем песке не видно ни травинки. Впрочем, если всмотреться повнимательнее в дрожащую от зноя даль, замечаешь кое-где на сожженной земле нечто вроде темной прозрачной паутины. Это редкий кустарник, совсем сухой.
Вдоль шоссе время от времени встречаются лачуги из почерневшей жести, тряпья, старых консервных банок и бочек из-под бензина. Из открытого сарая с тремя стенками (тоже оклеенного рекламами пепси-колы, кока-колы и американских сигарет) слышны звуки радиоприемника. Рыдающий арабский фальцет, сопровождаемый металлическим звоном струн. Мужчины в белых галабиях[23] и белых или клетчатых тюрбанах сидят на деревянных ящиках вокруг грубо сколоченных столов и играют в домино.