В тот же день мы увидели собственными глазами автомашины, которые видел наш капитан во время предыдущего рейса. Они стоят на одном из портовых подъездных путей на пыльных железнодорожных платформах. Стоят уже месяца три. Стекла разбиты, резина разъедена тропическим солнцем. Утиль. История этих, некогда шикарных легковых автомобилей печально проста. После военного переворота новое правительство купило шестьсот машин для государственных деятелей. И вот до сих пор никто не сумел организовать их распределение и доставку на места. Лишь в речах политиков правильные и красивые принципы воплощаются сразу в идеальной форме. В действительности же начало великих исторических процессов куда чаще похоже на печальный гротеск.
К счастью, люди никогда не бывают настолько совершенны, чтобы полностью воплощать в жизнь ими же самими придуманные правила. Чернокожий лодочник у трапа доверчиво взирал на нас, в то время как полицейские ощупывали наши карманы. Когда мы сели в лодку, он лукаво подмигнул, указывая на синие фигуры на борту, и сделал жест, означавший: «Не сейчас». Только когда мы очутились на безопасном расстоянии от «Ойцова», он молча отогнул край грязной тряпки, прикрывающей спрятанный под скамейкой ящичек. Там уже лежало несколько пачек сигарет «Уинстон» и «Кэмел». Мы, так же молча, бросили туда свой протащенный контрабандой взнос.
Экипажи судов, стоявших в порту, коротали время в Доме моряка. Мы были единственными белыми на широких, высохших от зноя улицах, среди окруженных садами зданий фешенебельного квартала. Город был погружен в дремоту. Только у ребятишек хватало энергии бегать и наполнять веселым гомоном аллеи парка, усаженные пальмами и кедрами. В тени больших деревьев лежали на траве люди в длинных белых рубахах и чалмах или разноцветных шапочках. На черных лицах сверкали глаза с желтоватыми белками. Они провожали нас (до тех пор пока можно было нас видеть не поворачивая головы) ленивым, пустым взглядом. В неподвижном воздухе раздавались птичьи голоса, напоминающие звуки флейты. Огромные птицы с розоватым оперением сидели на ветвях кедров и дремали или чистили перья своими крючковатыми клювами. Время от времени птицы неуклюже взлетали, шурша крыльями, и, описывая круги, поднимались высоко в небо. Глядя на их темные силуэты в ослепительной, солнечной выси, мы гадали, что это за птицы. Коршуны? Но у коршунов голая сморщенная шея. Для орлов они недостаточно благородны и недостаточно дики. Незнание мучило нас не меньше, чем жара. Мы еще острее ощущали свою отчужденность. Наконец, чтобы занять какую-то позицию в столь равнодушном к нам мире, мы пришли к заключению, что это коршуны.
Кстати сказать, отчужденность никогда не бывает полной. Литература старательно ликвидирует белые пятна в нашем опыте, и вы почти всегда можете сравнить свои впечатления с чем-то прочитанным ранее. Вот и я постепенно вспоминал именно такую Африку, такой утопающий в пыли, разомлевший от жары колониальный город с коршунами на крышах и на ветвях деревьев, с лениво развалившимися прямо на земле под палящим солнцем людьми, с появляющимися внезапно из тени фигурами прохожих, которые держатся за руки, как дети. Нам то и дело попадались на тропинках парка такие пары: издали видны только белые рубахи, и лишь потом, в сиянии солнечных бликов возникают задумчивые черные лица, покрытые пылью темные ноги, плоские ступни и соединенные руки. Я с восхищением убеждался в меткости чужих наблюдений. Это были персонажи из романов Грина, это была атмосфера «Сути дела».
За живой изгородью начинался торговый квартал. На тротуары, расположенные несколько выше широких мостовых, падала тень от длинных тентов над низкими строениями с плоскими крышами. Кое-где под тентами стояли столы и скамейки. Немногочисленные посетители пили кока-колу прямо из бутылок. Выставленный в дверях товар, казалось, уже долгие годы ожидает покупателей. Здесь тоже спали сидя, прислонясь к стене или расположившись на расставленных посередине тротуара койках — таких же деревянных нарах с веревочными сетками, какие мы видели в «гостиницах» Джидды. На одной из улиц хозяйничали портные. Они сидели у порога мастерских, каждый со своей машиной, и качали головами в такт движения педалей.
Свернув за угол, мы увидели просторную базарную площадь. Там громоздились мешки, стояли пирамиды корзин, лежали дыни, тыквы и зеленые финики. Рядом сидели на корточках продавцы, бродили черные козы, обнюхивая гниющую на песке кожуру, седые ослики терпеливо отгоняли мух, размахивая хвостами.
Когда мы вынули фотоаппараты, на нас сердито замахали руками. Юноша с продолговатым, арабского типа лицом подошел ко мне вплотную и, гневно сморщив брови, погрозил пальцем.
Слева открывались темные переходы крытого базара. Мы погрузились в сырой, затхлый сумрак, пропитанный запахом зелени. Здесь торговали фруктами. В плоских корзинах лежали гранаты и арахисовые орешки, пыжились огромные арбузы, гроздья фиников облепили гладкие, словно из стеарина сделанные стебли. Над прилавками дрожали тучи мух.
По ту сторону базара были снова тенты и снова улица, идущая вдоль парка. Черно-желтое такси остановилось у края тротуара. В ответ на поощрительный жест водителя мы отрицательно покачали головами. Но он продолжал улыбаться и гортанным голосом выкрикивал по-английски:
— Show you town. Show you country[35].
Включив скорость, он медленно ехал рядом с нами.
— No, no[36], — защищались мы, помня о скудости наших незаконных средств.
Таксист прибавил скорость, обогнал нас и снова остановился у ближайшего перекрестка, который мы никак не могли миновать. Его черное, лоснящееся лицо сияло радостью хитрого охотника, сумевшего заманить зверя в ловушку, щеки украшали фиолетовые косые рубцы — по три на каждой щеке.
— Show you country! — и затем неожиданно — Американо, итальяно, чао-чао, бамбина.
Так мы познакомились с Абдулом. Разумеется, он настоял на своем. С тех пор в течение нескольких дней стоянки в Порт-Судане он был нашим верным товарищем и гидом. Мы сразу же, яростно торгуясь, но не переставая улыбаться, договорились, что за два доллара и две пачки сигарет Абдул покажет нам то, что сам найдет нужным.
В такси было душно, как в железном ящике. Сквозь окна просачивалась мелкая горячая пыль. Асфальт скоро кончился. Мы мчались по пустынной дороге, на обочинах которой время от времени мелькали какие-то сараи и бараки. Но вот слева показались ряды островерхих крыш, напоминавших шапочки гномов. Утром мы видели эти крыши в бинокль с корабля и радовались, что сможем посетить настоящую африканскую деревню. Тогда нас удивила только необыкновенная симметричность застройки. Подъехав к хижинам, мы обнаружили, что они построены из бетона. На верхушке каждой такой пирамидочки торчали чашечки изоляторов, линии проводов бежали по поселку. Хозяйственные постройки были отделены от домов капитальной стеной. Не подлежало сомнению, что перед нами было стандартное государственное строительство. Абдул со свойственным ему рвением подтвердил наши догадки:
— Yes. Government. For workers[37].
Когда я высунулся из окна, чтобы сфотографировать поселок, Абдул покосился на меня с явным беспокойством. Нам никто не запрещал носить с собой фотоаппараты, но они не пользовались здесь популярностью. Я в этом еще раз убедился у заправочной бензоколонки, где Абдул с опасением посматривал на возившегося у насоса угрюмого детину в белой феске, на которого я нацелил свой объектив. Лишь когда тот криво улыбнулся, дав мне таким образом разрешение снимать, Абдул успокоился и начал шутить.
Затем мы свернули на большой песчаный пустырь, похожий на городскую свалку. Он был изрезан беспорядочно разбросанными заборами из проволоки и кусков железа или заграждениями, небрежно сложенными из колючих веток. За ними виднелись камышовые шалаши и жалкие лачуги из фанеры или из картона, грязных мешков и рваных циновок. Кое-где росли чахлые, пыльные пальмы, в тени которых лежали горбатые белые коровы.
Мы ехали медленно, спугивая стада коз и объезжая верблюдов, дремлющих посреди дороги. Некоторые из них неловко вскакивали и с жалобным ревом убегали в сторону. Было больно смотреть на неуклюжие прыжки верблюдов: одна нога у них была согнута в колене и подвязана.