Сумерки спускались внезапно. В освещенных штольнях трюма с унылым бормотанием двигались темные лохматые фигуры. Возле спускающейся вниз цепи крана сверкали белки глаз и зубы. Хор голосов все громче повторял свое «эйя, эйя, эйя, эйя», но тела оставались неподвижными. Пение или декламация не были связаны с ритмом их движений. Когда же сидящий на каком-нибудь ящике заправила восклицал фальцетом «кери малабá, кери малабá», все докеры хватались за мешки и укладывали их штабелями, не переставая бормотать и не заботясь о такте. Потом «эйя» почему-то внезапно прекращалось, и весь трюм бормотал «эйябаш, эйябаш, эйябаш», а потом «эйягу, эйягу, эйягу». Когда нагруженная мешками или ящиками сеть поднималась кверху, все снова застывали, и возвращалось замирающее «эйя, эйя, эйя, эйя».
На советском судне «М. С. Степной» мы одолжили копию американского фильма «Война и мир». Показывали его, как всегда, в кают-компании. Мокрые от пота, мы следили за скитаниями Пьера Безухова по заснеженным белорусским лесам. Бороды пленных и конвоиров превратились в сосульки, из сугробов торчали окоченевшие руки трупов, ноги замерзших лошадей. Мечтая хотя бы о малейшем дуновении ветра, я повернулся к открытым дверям и окнам. Во всех проемах торчали черные взлохмаченные головы, едва заметные на фоне тропической ночи. Я заметил их, отведя случайно взгляд от экрана, полного истории, полного зимы и американских киноактеров. И это молчаливое присутствие Африки, таящее в себе неразгаданные мысли, придавало ощущениям неожиданную новизну.
ОБЫКНОВЕННАЯ НЕДЕЛЯ
Описание портов не в состоянии передать атмосферу путешествия. Настоящий вкус этого медленного продвижения по сетке меридианов и параллелей ощущаешь, лишь участвуя в нем непосредственно. Иной раз кажется, что, путешествуя, вы убегаете от времени, которое вас съедает, когда вы сидите на одном месте. Увы! На всех географических широтах ваше время всегда с вами. Неделя в записной книжке кажется маленькой и обыденной, даже если она началась в Порт-Судане и кончилась в Карачи.
3. Х.1961
После нескольких дней стоянки трудно привыкнуть к однообразию плавания. Размеренному и упорному продвижению вперед по морю, идеально тихому и одинаковому до самого горизонта, кажется, не будет конца.
Ночью я проснулся с чувством, что еду в спальном вагоне. Толчки машины, легонькое дребезжание стекол, мягкое покачивание — все это поразительно напоминает движение поезда. Да, волнующая новизна моря давно потеряла силу. Даже ныряющие за кормой дельфины уже не производят особого впечатления. Все наши усилия направлены теперь на то, чтобы коротать время и бороться с жарой.
Я читаю биографию Лондона, восхищаясь его неслыханным упорством и трудолюбием. Мой недописанный рассказ застрял на месте. Я боюсь притронуться к нему, зная, что его нужно переделать.
4. Х
Баб-эль-Мандебский пролив. По обеим сторонам холмистые острова. Изменился цвет моря. Оно стало серо-зеленым, гладким, тяжелым, как масло. Небо затянуто пеленой облаков. Все мы липкие от пота, вялые, уставшие. Плывем к Аравийскому морю. Вчера вечером я немного писал. Сегодня тоже сочинил несколько фраз. Это стоит неимоверных усилий.
В четвертом часу прошли мимо Адена. Сейчас пять. Слева еще видны отдельные горные массивы, а в одной из расщелин — белые мачты радиостанции. Самый город кажется горстью белой крупы, рассыпанной у подножия одного из хребтов.
Капитан приказал плотнику соорудить бассейн. Отгородил кусок палубы под окнами моей каюты. Там теперь вода. Я только что провел в ней полчаса. Конечно, за стенкой у меня будет шумновато, но зато в каюте наверняка станет прохладнее.
5. Х
Море по-прежнему неподвижно. Нос корабля раздвигает обрамленные пеной блестящие пласты. Слева по борту, на горизонте, мелькают в тумане белесые пятна гор. Я видел кашалота. Море вдруг вздулось, на его поверхности появился темный холмик, и тут же брызнул фонтан воды. Животное, медленно поворачиваясь, показало всю свою черную скользкую длиннющую спину.
Бассейн перенесли на другой борт. Это капитан позаботился о том, чтобы у меня под окном не очень шумели.
Вчера моя работа как будто сдвинулась с мертвой точки. Сегодня тоже работается легко.
С утра снова кашалоты: совсем близко и вдалеке фонтаны и тяжело переваливающиеся туши.
Сейчас море покрылось мелкой рябью. С носа дует свежий ветерок. Черные острокрылые птицы проносятся низко над водой.
После ужина я наблюдал за стадом дельфинов. Они перерезали нам путь и понеслись перед самым носом корабля, как быстрые, бело-коричневые торпеды. Постепенно все они, один за другим, отстали и лишь последний, самый крупный, долго не сдавался. Судно почти касалось его хвоста, но он мчался вперед, время от времени мелькая в воздухе красивой дугой. В конце концов он утомился и, свернув с нашего пути, остался позади.
6. Х
День сегодня хмурый и прохладный. Должно быть, из-за муссоновых туч. Но ветер стих, и море снова гладкое. Оно лишь опять переменило цвет. Стало желто-зеленым, как вода в Висле. Сейчас, правда, выглянуло солнце и становится жарко.
Вчера вечером мы сидели в шезлонгах на палубе — капитан, первый механик Михаил, Мариан и я. Было темно, звезды между мачтами медленно передвигались в такт движениям корабля. Пена у носа и бортов фосфоресцировала, и казалось, что корабль залит зеленым светом.
Капитан рассказывал о том, как трудно подбирать людей для флота. Если раньше на сто двадцать мест в мореходном училище бывало более восьмисот кандидатов, то теперь экзаменационная и медицинская комиссии всячески снижают требования, лишь бы набрать нужное число людей (что, впрочем, им не всегда удается). При быстром росте тоннажа это становится настоящей проблемой. Людям приходится годами работать без отпуска, и в результате участились нервные заболевания.
Капитан полагает, что одна из причин такого отношения к морской профессии — проведенная несколько лет назад кампания в печати, когда моряки изображались мошенниками и контрабандистами, место которым в тюрьме. Возможно, известную роль играет и то, что диплом мореходного училища приравнен всего лишь к аттестату зрелости. Поэтому многие моряки готовят себе путь к отступлению, занимаясь заочно в институтах.
Я лег рано, но долго не мог заснуть, думал о дальнейшем развитии моего рассказа. В окно я видел, как «Ойцов» переговаривается сигналами с каким-то встречным судном. Обычный обмен любезностями, какой происходит между двумя незнакомцами, встретившимися случайно в далекой, пустынной местности.
Меня лично это всегда как-то странно трогает и волнует. Возникает ощущение, словно я вижу забытый, к сожалению, образец правильных отношений между людьми. Благожелательный интерес к ближнему. Кто он, куда направляется, к чему стремится? И постоянная любезная готовность отвечать.
Вчера ночью «Ойцов» принял сигнал SOS от шведского судна, загоревшегося в Персидском заливе. Час назад получено известие, что экипаж покинул объятое пламенем судно, которое дрейфует где-то на нашем курсе.
Написал две страницы. Получилось как будто неплохо.
7. Х
Сотни, тысячи летающих рыб. Они вспыхивают за бортом, словно искры, мчатся, бороздя дрожащими полосами неподвижную водную гладь. Одни — совсем маленькие, другие — размером с небольшую форель. Стоя на носу, мы видим под водой целые косяки. Вспугнутые кораблем, они поднимаются в воздух и летят иной раз долго (более ста метров) на распростертых, пурпурно-серебристых крылышках. Есть разные виды таких рыб. С одинарными и двойными крыльями.
Погода по-прежнему идеальная. Пишу с самого утра.
8. Х
Вчера в кают-компании состоялся авторский вечер Мариана. Такие мероприятия вызывают во мне всегда чувство глубокого смущения. В занятии литературой есть что-то специфическое. Ты словно присваиваешь себе привилегию наблюдать жизнь из ложи. В сущности это не так, но тебя мучает опасение, что так кажется со стороны. Поэтому, встречаясь с читателями, ты как бы каешься в проступках, которых, быть может, вовсе не совершал. Это становится особенно ощутимым, когда аудитория состоит из людей, целиком поглощенных практической, осязаемой деятельностью.