Заботливый агент повез нас на пляж. Береговой откос окружают претенциозные, украшенные колоннами и балясинами навесы и павильоны из красного песчаника. Широкие лестницы и террасы спускаются к стриженым газонам и цветущим кустарникам. Но уже через несколько десятков шагов исчезают зеленые насаждения, и лестница утопает в разрытом песке, на дорожках полно мусора, и все расползается в грязи и беспорядке городской окраины. Выдвинутый далеко в море мостик для прогулок, задуманный, должно быть, как главная, центральная часть парка, устремляется к каменной беседке, где сидят торговцы бетелем.
Самый пляж — это серый, как графит, ил, ряды топорных столов и стульев, ларьки. Купание заменяют медленные прогулки вдоль берега, где вода достает до щиколоток. Ватаги ребятишек под присмотром матерей в паранджах и отцов в просторных одеждах предаются этому развлечению, сняв одни лишь сандалии. Здесь можно также сфотографироваться верхом на верблюде, можно, внеся плату — одну рупию или пачку сигарет, — посмотреть выступление дрессированной обезьянки на тротуаре под тентом. Хозяин обезьянки ударяет в бубен (ритм отбивается с помощью ремешков с оловянными шариками на концах) и отдает команды на английском языке. Обезьянка изображает солдата. Опа целится из крохотной винтовки, вышагивает, как английский солдат, притопывает, как гвардеец у Букингемского дворца. Потом она превращается в изнеженного лорда. Идет с палкой, прихрамывая, еле волоча разбитые подагрой ноги, отряхивает ботинки, будто плитки тротуара внушают ей бесконечное отвращение. Следующий приказ — и перед нами уже изящная леди танцует вальс. В руке дрессировщика небрежно подрагивает готовый к вмешательству кнутик, но зверек великолепно вошел в роль, и у зрителей создается впечатление, что он исполняет ее, полностью осознав заключенную в ней иронию.
Пакистанские работники Представительства польских пароходных линий и польского торгпредства, здороваясь с нами, поднимались со своих мест. Лица у них были как у прилежных школьников — исполненные уважения и застенчиво-серьезные. На такие приветствия не знаешь, как отвечать. Даже самая приветливая улыбка приобретает покровительственный оттенок.
— Здесь так принято, — успокаивал нас торгпред. — Не обращайте внимания.
Прием, устроенный торгпредом по случаю открытия польского клуба, был похож на традиционный garden party[44]. Та же атмосфера тщательно отработанной непринужденности, те же разговоры ни о чем. Мужчины в белых рубашках с галстуками, женщины, увешанные драгоценностями, отутюженные и прилизанные ребятишки, осторожно забавлявшиеся с собакой на стриженом газоне, усатый бой в белой ливрее, разносивший коктейли. Разговаривали о погоде и о прислуге. «Наш повар», «наш шофер». Хозяйка дома, милая, гостеприимная варшавянка, подчеркивала с кокетливым смущением, что никогда не кричит на этих людей, хоть они и привыкли к строгому обращению.
Однако как только гости перешли с газона под крышу, переключившись с джина и соленых орешков на отечественную водку и консервированную ветчину, разговор завертелся вокруг чисто польских проблем — к сожалению, столь типичных, что нам показалось на мгновение, будто мы попали в один из отделов Министерства внутренней торговли, очутившийся случайно под небом далекой Азии.
Торгпред — человек инициативный и энергичный — в ответ на наши вопросы о развитии польско-пакистанских торговых отношений беспомощно разводил руками и сердито кусал губы. Он с завистью указывал на чехов — вот кто умеет вести дела в Карачи. Да, чехи знают, как взяться за дело, умеют рисковать в случае надобности. Они устраивают здешним коммерсантам бесплатные поездки на ярмарку в Брно, а членам пакистанских кооперативов — в Чехословакию для ознакомления с сельскохозяйственной техникой. Не колеблясь, выплачивают комиссионные (здесь это традиционное вступление к любой сделке, обязательная форма коммерческого хорошего тона).
Наши же руководящие инстанции не хотят ничего знать об обычаях контрагента, не хотят отступить ни на шаг от своих привычек. Напрасно торгпред пытался выхлопотать два билета на Познанскую ярмарку для представителей Торговой палаты в Карачи. Его спрашивали: «А кто будет платить?» На большее фантазии чиновников не хватало. Таким же образом была подавлена инициатива в области экспорта наших оптических приборов, которые, по мнению торгпреда, имели большие шансы завоевать пакистанский рынок.
Казалось бы, поляков нельзя упрекнуть в отсутствии самокритичности. И все же, когда дело доходит до конкретных мероприятий, все решает абстрактная рутина канцелярских бумажек.
Мы все же странная нация. Встречаясь со своими соотечественниками за границей, я не перестаю удивляться. Колоссальная легкость приспособления к новым условиям в сочетаний с Провинциальным консерватизмом. Поверхностный снобизм и одновременно глубокая привязанность к собственным традициям.
Открытие клуба было организовано на англо-польский лад и прошло в шутливо-приподнятом настроении. Небольшую речь (вот поистине благотворный результат чужих влияний) кокетливо произнесла самая красивая из дам, затем мы сели пить кофе под аккомпанемент музыки Шопена в магнитофонной записи. Кроме нас, приехавших из Польши, и сотрудников нашего представительства тут были также поляки-эмигранты: Карл Крут-кий с семьей.
С Крутким встречались многие поляки, путешествовавшие по странам Азии и Африки. Он принадлежит к среднему поколению, к людям, которых война забросила за пределы родины. Карл Круткий по профессии — статистик, а по призванию — этнограф. В качестве сотрудника Фордовского фонда он изучает проблемы народонаселения Ближнего и Дальнего Востока, арабских стран и Бирмы. В Карачи Круткий приехал из Судана, где в течение семи лет был научным консультантом национального правительства.
В тот вечер он позвал нас с Марианом к себе. Мы провели у него остаток ночи, рассматривая чрезвычайно интересные снимки, сделанные в разных странах мира, и слушая увлекательнейшие рассказы об африканском буше, о нравах кочевников пустыни на Аравийском полуострове, об охоте на слонов в джунглях Бирмы. В тишине спящего дома, на застекленной, тускло освещенной веранде, похожей на прозрачный шатер во мраке тропического сада (в тот день садовник убил на дорожке кобру), мы беседовали как люди, для которых слова имеют одинаковые, с детства знакомые оттенки, а восприятия сформировались на всю жизнь в общей атмосфере юности.
И все же на приеме у торгпреда, несмотря на атмосферу гостеприимства и непринужденности, наша польская национальная принадлежность была чем-то вроде профессии, а романтические шопеновские аккорды веяли над нашими головами, как праздничные знамена. В этой обстановке каждая ступень отдаления от землячества ощущалась с особенной остротой — можно было прямо измерить дистанцию. Дистанция эта чувствовалась даже среди детей — может быть потому, что оба сына Круткого говорили по-польски уже с трудом, как на иностранном языке.
Когда смолкли прелюдии и мазурки, одному из работников торгпредства пришло в голову записать на пленку вокальные выступления малышей. Ребята стеснялись, родители их подталкивали, уговаривали. В конце концов один шестилетний мальчишка встал у микрофона и дрожащим голоском, проглатывая каждое третье слово, пропел песенку «Лето, лето, я дам тебе розу». Теперь уже в желающих выступить не было недостатка. Малыши один за другим развлекали умиленных слушателей популярными песенками из репертуара польского радио.
Недавно Карачи перестал быть столицей. Ее временно перенесли в Равальпинди. В этом районе планируется строительство новой столицы, которая будет называться Исламабад.
Бедный, грустный Карачи! Не нужно углубляться в историю, чтобы понять его характер. Вывески с арабскими, индийскими и английскими надписями. Бородатый нищий в жутких лохмотьях останавливает прохожих у витрины шикарного магазина с американскими товарами и молча поднимает палец к небу. Стража у ворот какого-то государственного учреждения меняется с церемониальным притопыванием, напоминая английских гвардейцев.