Но тем не менее никакие логические обоснования не могут скрыть от глаз иностранца вопиющих фактов. Когда он видит дворец главы секты исмаилитов Ага-хана, еще разительнее кажется ему нищета народа Карачи. Если же он проявит хоть немного любознательности, то без труда узнает, что средний доход семьи в городе — разумеется, трудовой семьи — составляет сто пятнадцать рупий, то есть около пятнадцати долларов в месяц. А ведь мусульманские семьи очень многочисленны!
Истинное удовольствие доставила мне вечером накануне отъезда беседа с докером, пожилым, опрятным парсом в черной шапочке.
Закончилась погрузка риса для Басры. Вооруженные стальными крюками докеры покидали судно. Мы сидели в шезлонгах, наслаждаясь прохладой после знойного дня. Легкий ветерок разгонял портовые запахи. Мы потягивали вино, замороженное в холодильнике, и мысленно прощались с Карачи. Докер рассказывал нам о Бомбее, где он вырос и где живет большинство его единоверцев — потомков последователей Зороастра, бежавших из Персии тринадцать столетий назад и сохранивших по сей день забытую уже на прежней родине веру. Узнав, что я слышал кое-что о непрерывной борьбе доброго духа Ормузда со злым Ариманом и что мне знакомо происхождение его секты, докер был изумлен и восхищен. Представитель маленькой обособленной общины, он не ожидал от чужестранца ничего, кроме вежливого любопытства. Теперь волнение заставило его подняться на ноги. Он вскочил с шезлонга, расстегнул рубашку на животе и продемонстрировал нам ритуальный жилет, который надевают на голое тело, и священный шнур, который обычно скрывают от глаз непосвященных. Он с воодушевлением показал нам, как каждый вечер трижды встряхивает шнур, отгоняя дьявола, а утром завязывает на нем три узелка, повторяя: «Добрая мысль, доброе слово, доброе дело». Очевидно, этот ритуал дает положительные результаты — парсы пользуются испокон веков репутацией мягких, честных и добрых людей.
ПО СЛЕДАМ СИНДБАДА МОРЕХОДА
Грязь, налипшая на наш пароход во время стоянки, теперь стекает в море. Шумят шланги, скребут швабры. Толстый боцман, обнаженный, как борец, лоснящийся от пота, с пиратским красным платком, повязанным на голове, рисует водяной струей на палубе замысловатые узоры. Как ребенок, увлеченный своим занятием, он высунул кончик языка и шевелит им.
Во время долгих переходов, вдали от суши, пароход кажется опустевшим. По целым часам на палубе не видно ни души. Зато сразу по выходе из порта на всех падубах суетятся занятые уборкой матросы. В их возне чувствуется радостное облегчение. Я тоже испытываю его. Каждый порт, хотя и желанный, приносит разочарование. Он встречает вас обещаниями, которых не в состоянии выполнить, манит прелестью новизны, понять и пережить которую у вас не хватает времени, опустошает матросские карманы, дразнит напоминанием о родном доме. В порту вы постоянно ощущаете близость неизведанных просторов страны, в которых скрыта ее, чуждая вам, правда. Каждый твердит: «Вам следует съездить туда-то, повидать то-то, познакомиться с тем-то». Вы двигаетесь, как на слишком короткой привязи, все время испытывая чувство неудовлетворенности. Поэтому — здравствуй, покой моря! Здравствуйте, знакомые привычки и занятия, размеренные часы еды и отдыха, надежность общения с людьми, говорящими на родном языке.
Мы плывем на запад вдоль побережья Пакистана. Дул сильный встречный бриз, и наше судно плясало на невысоких волнах. Ночью море успокоилось, и с тех пор мы плывем по неподвижной, сверкающей глади. Вода становится все зеленее, все гуще от бесчисленных живых существ. Нас сопровождают быстрые тени дельфинов; к их острым плавникам, высовывающимся из воды у самого борта, мы давно уже привыкли. Точно так же мы перестали восхищаться каждым замеченным кашалотом. Это мы, люди, представляем собой здесь редкие зоологические экземпляры. Рыбой море тут буквально кишит. Одни прыгают целыми косяками, вспенивая воду, будто танцуя. Другие, помельче, вспыхивают внезапно снопами вспугнутых искр, вероятно, убегая от какого-нибудь хищника.
Назавтра в полдень нам пересек дорогу трехмачтовый парусник с черными, просмоленными бортами. На его корме, напоминающей корму старинных галеонов, белело название порта: «Бампур». Мы смотрели сверху на палубу парусника, словно выхваченного из сказки о Синдбаде Мореходе. Коричневые люди с головами, закутанными в белые тряпки, махали нам руками — без тени удивления, хотя наша встреча казалась встречей двух эпох. Мы видели разбросанные среди бочек и тросов циновки и жестянки, заменяющие матросам столы и посуду. Да, у моряков из Бампура не было комфорта. Но зато они прекрасно разбирались в звездах, ветрах и течениях этих морей. Они плавали так же, как плавали с незапамятных времен их отцы и деды.
Итак, мы плывем в Басру, в древнюю Бассору, откуда Синдбад Мореход отправлялся в свои полные приключений путешествия. Неважно, что никакого Синдбада в действительности не существовало, что даже его имя — всего лишь результат фонетической ошибки. Ведь это же Синддхипати из древних индийских сказок, великий маг и волшебник, известный в персидском фольклоре под именем Бидпаи, а в древнееврейском — под именем Синдабар, которого арабы превратили в Синдбада, почти поверив в его подлинность. Какое это имеет значение, раз и по сей день встречаются суда, на которых мог бы плавать Синдбад, если бы он действительно жил на заре средневековья? Правда, тогда Бассора была расположена на побережье. Теперь же, чтобы до нее добраться, нам пришлось бы пройти километров сто в глубь материка, вверх по течению Шатт-эль-Араба. Когда я думаю об этом, геологическое и историческое время удивительным образом соединяется и у меня возникает ощущение бешеной скорости перемен — мне кажется, что море отступает внезапно, прямо на моих глазах.
А пока мы приближаемся к Ормузскому проливу и чувствуем уже сухое, жаркое дыхание Персидского залива. Кончилось наше одиночество на море. Мы находимся на нефтяной трассе, на трассе величайших в мире богатств и величайших интриг. Танкеры, плывущие на север, возвышаются над водой, как большие дома. Те же, что возвращаются на юг, погружены глубоко, их средние палубы едва видны над волнами. Ночью их силуэты выглядят диковинно. Кажется, что огни на корме и на носу принадлежат разным судам.
Желтое облако далеких гор, которые мы наутро обнаруживаем справа по борту, — это уже побережье Ирана. Море становится плотнее. На его тяжелых волнах нежатся серые ужи. Мы проплываем мимо скалистого красного острова, похожего на груду выжженного солнцем шлака. Остров называется Язех Фарюр. На берегах ни травинки. И все-таки объектив бинокля обнаруживает в изломах этой мертвой земли светлые пятна человеческих жилищ. Есть какая-то строгость в неподвижной, яркой погоде. Мы привыкли сравнивать солнечный свет с улыбкой. Здесь он полон ярости. Даже ночь пышет его упрямым, молчаливым гневом.
Мы медленно отклоняемся к северу. Наступает четвертый день пути, и вот мы плывем по мутной светло-зеленой воде прибрежных отмелей, исчерченной длинными подтеками масла и ржавчины. Это танкеры в конце пути сливают в море свой балласт. Мы останавливаемся у края залива. Берег еще едва виден на горизонте, но нам кажется, что он совсем рядом. К «ему ведут отмеченные буями трассы. Около тридцати судов уже ждут лоцманов. Недалеко, слева по борту, плавает странная платформа с подъемными кранами — неоконченная установка для перекачки нефти.
Лоцман поднялся на нашу палубу около полудня. Даже два лоцмана, потому что огромный курчавый детина привез с собой практиканта. Матросы сняли с катера, на котором они приехали, тяжелые чемоданы, словно лоцманы отправлялись с нами в дальний рейс.
Мы медленно, осторожно петляли между илистыми косяками. Нас опережали даже рыбачьи парусники. Наконец горизонт исчез за однообразной чащей финиковых пальм. Вот долгожданная зелень, но какая-то она скучная, пыльная, истомленная жарой. Мы плыли посередине большой реки с тяжелой и жирной водой, коричневой, как кофе.
Мы прошли Абадан с его алюминиевыми трубами, нефтепроводами, нефтехранилищами и разноцветными автомобилями и Хорремшехр со стоявшей на якоре у причала эскадрой канонерных лодок. На левом, иракском берегу время от времени попадались спрятанные среди пальм жалкие селения. Дома из глины и пальмовых листьев, без окон, окруженные валами и ревниво хранящие тайны внутренних дворов, кажутся беспомощными крепостями, рыжие стены которых можно разрушить хворостинкой. Было время сбора фиников. Женщины в черном с закрытыми лицами спускались к воде, неся на головах ящики. У каждого селения грузили баржи. Арабские парусники с наклоненной вперед мачтой, низким носом и высокой кормой, груженные ящиками с финиками, медленно ползли вверх по реке.