К вечеру мы бросили якорь близ левого берега. У кормы немедленно появились узкие лодки из побелевшего от старости дерева. Лодочники делали нам какие-то непонятные знаки, украдкой показывая зажатые в кулак деньги. Они не привезли ничего для продажи. Приехали покупать папиросы, консервы, возможно спирт. Не смущаясь равнодушием экипажа «Ойцова», они терпеливо ожидали в тени наших бортов. Стемнело, а они все еще стояли там, время от времени ленивым ударом весла выправляя положение своих лодок.
На суше, среди пальм, зажглись костры. То, что казалось минутной остановкой, превращалось постепенно в прочную стоянку.
— В прошлый раз мы здесь простояли неделю, прежде чем нашлось место в порту, — сказал капитан.
Мы уселись на шлюпочной палубе. Пальмовые рощи поглотили жару, и река дышала прохладой. Лоцман, вытянувшись в шезлонге, сосал финики, начиненные миндалем. Его губы были презрительно надуты, и он казался человеком, которого ничем не удивишь.
Нехотя, словно делая одолжение, он отвечал на наши вопросы.
— Каковы отношения с Ираном?
— Очень плохие.
Он констатировал это равнодушно, даже с удовольствием и гордостью. Нам не нужны были объяснения. Уже по одному тону было ясно, что во всем виновата противная сторона.
— А как обстоит дело с Кувейтом?
Он пренебрежительно пожал плечами:
— Kuwait small village. Belongs to Basrah liva[45].
Он не стал вдаваться в подробности, предоставив это нашему капитану, разбирающемуся в здешних делах. От капитана мы узнали, что «liva» — нечто вроде нашей области. Это не расширило, однако, наших знаний о существе нашумевшего на весь мир конфликта.
— Same language, same people[46], — заключил лоцман на своем примитивном английском языке.
— Но ведь все арабы, — возразили мы, — говорят на одном языке. Это не аргумент.
— Здесь дело в нефти, — объяснил он. — Англичане и американцы не хотят выпускать из рук кувейтскую нефть. Но мы их выгоним, как выгнали из своей страны.
— Это, должно быть, не так просто.
Лонман потянулся, зевнул. Ох, и надоедливы же эти иностранцы!
— No problem[47].
Около кормы тихо ударяли весла, тени склонившихся над удочками матросов застыли в неподвижности, маленькие красные огоньки вспыхивали в гуще плантаций, и большая луна медленно поднималась над пальмами, освещая рваные контуры их беспомощно повисших листьев.
Лоцман зевал, почесывая под рубашкой волосатую грудь.
— No problem.
Его зевота была заразительной, она передавалась и нам. Я думал о перспективах недельной стоянки здесь, на трассе приключений Синдбада Морехода, в самом центре одного из острейших политических конфликтов; мысли ворочались лениво, отяжелев от меланхолической скуки.
ПОД СЕНЬЮ РАЙСКОГО ДЕРЕВА
Всего двое суток наблюдали мы одну и ту же картину: глинобитный склад фиников, окруженный запыленными пальмами, черные женщины, несущие на головах ящики с финиками, узкие лодки торговцев, снующие возле нашей кормы. Я говорю «всего двое суток», потому что мы уже успели привыкнуть к ритму восточной жизни и запаслись терпением. Мы научились жить не спеша, не назначать себе никаких сроков, подавлять беспокойное воображение жителей Запада, превращающих каждый день в гонку к финишу, где их может ждать только смерть.
Вот почему нам удалось провести сорок восемь часов стоянки на реке так, словно они были не ожиданием, а одним из этапов путешествия. В порт Басры мы входили без особого волнения, испытывая лишь обычный интерес к новому месту и, быть может, затаив где-то в глубине души робкую надежду, поскольку польское посольство в Багдаде заверило нас с Марианом, что здесь нас ожидают настоящие визы — не полицейские разрешения, распространяющиеся только на портовый город, а визы, действительные во всей стране, и, кроме того, приглашения в Багдад, где нам обещали устроить встречу с иракскими писателями. Итак, мы чувствовали себя уверенно и спокойно, а Басру рассматривали как первый шаг на пути познания нового, как ворота, через которые удастся проникнуть в самые недра страны.
Было семь часов утра, когда с кормы и с носа бросили перлини[48] и корабль, ставший огромным, как всегда, когда он вместо беспредельных далей попадал в окружение вагонеток и портовых строений, начал медленно приближаться к набережной. От железнодорожных путей, пыльной мостовой, крыш складов уже веяло жаром. На суше облик порта резко менялся — несмотря на видневшиеся над крышами верхушки пальм, его трудно было принять за восточный город.
— Обрати внимание, какой порядок, — сказал Мариан. — Солдаты здесь работают, что ли?
У стен складов длинными рядами выстроились прислоненные друг к другу велосипеды. Все суетившиеся на набережной люди были одеты в одинаковые комбинезоны цвета хаки. Эти докеры в мундирах казались опрятнее, выше ростом, чем их оборванные собратья в других арабских портах, да и работали они лучше.
Вышедший из каюты капитан был мрачен и чем-то озабочен.
— Вечно одно и то же, — сказал он. — Договорились насчет пяти бригад, а явились только три. Неизвестно, удастся ли начать разгрузку сегодня.
Мы не разделяли его огорчения. На стоянках наши интересы не совпадали. Мы втайне мечтали о ленивых докерах, о не внушающих доверия портовых грузчиках, о задержках с доставкой товара. Лишь бы подольше постоять. Особенно на этот раз, когда нас ожидало путешествие к самому сердцу страны.
Мы с волнением ожидали полицейских. Однако к нам никто не спешил. Все утро мы бродили по палубе, пытались заставить себя сидеть в каюте с книгой в руках, но, заслышав малейший шум, выскакивали в коридор. Толстый баталер с озабоченным видом носился взад-вперед с пачкой бумаг под мышкой; от него ничего нельзя было добиться. Наше терпение успело истощиться за время стоянки на рейде. Наконец появились полицейские в зеленых и коричневых мундирах, в пилотках и фуражках, с длинными деревянными дубинками, с четками вокруг запястий. Трудно было понять, кто из них главный. Полицейские тут же принялись выпрашивать у баталера сигареты. К нам они отнеслись с нескрываемым пренебрежением.
— Пассажирам сходить на берег запрещено.
— Но у нас есть визы. Нам сообщили, что они ждут нас тут, в Басре.
Полицейские переглянулись и пожали плечами: Визы? Не знаем. Ни о каких визах мы не слыхали.
— Мы получили официальное извещение из Багдада.
— Из Багдада! Но здесь же Басра, а не Багдад.
До сих пор мы имели дело с абстрактными понятиями. Мы говорили: «Ирак обещал визы», «Ирак нас впустит». Теперь Ираком стали эти люди в мундирах — этот косоглазый в пилотке, этот толстяк с бачками, этот детина с длинным носом — все эти полицейские, которых наша назойливость явно раздражала. Наша любознательность и наша профессия не вызывали у них никакого уважения. Ясно было одно — Ираку мы не нужны.
Однако мы не собирались поддаваться столь характерному для нашего времени ощущению бессилия человека перед безликим существом, коим является государство. Если даже тут не произошло ошибки, если в визах нам отказали намеренно, мы все равно могли еще рассчитывать на недоразумение, на неразбериху, на счастливый случай.
Счастливый случай действительно уже ждал нас в кают-компании в образе человека огромного роста, с проседью, с веселыми, немного раскосыми глазками цвета воды в Висле. Его звали Анджей Стшелецкий, и он занимал должность главного инженера электростанции в Басре.