В самом его появлении было нечто волшебное, составляющее оптимистическую сторону любой сказки. Откуда он узнал о нас? Увидел польский флаг из своего окна и тут же пришел. Но прийти тоже оказалось не так-то просто. Конечно, в пропуске ему отказали, но он живет здесь уже больше двух лет и знает, как нужно себя вести. Впрочем, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: для этого человека препятствий не существует. Кают-компания казалась слишком маленькой для его энергичных движений, слишком тесной для его безудержного смеха.
Слушая его, мы начинали верить в действенность здравого смысла и чувства юмора, этих ценнейших человеческих качеств, без которых пытаются обойтись некоторые государства и правительства.
Стшелецкий нарисовал картину нравов здешней бюрократии — одной из самых страшных в мире. Как и повсюду, для нее характерен культ бумажки, или «китабы». Поскольку «китаба» является основой и символом власти, каждое учреждение считает своей обязанностью издавать собственные «китабы». Кроме того, как и при всех восточных военных диктатурах, в странах, именуемых республиками, власть становится монополией братьев, племянников и кузенов диктатора. Этот современный вариант восточной синекуры сохранил кое-какие черты родового феодализма. Каждый местный администратор чувствует себя удельным князем и любит подчеркивать собственную значительность, особенно в мелких делах. Поэтому посланная из Багдада в Басру «китаба» автоматически вызывает басрскую «контркитабу», которая, прежде чем она станет наконец правомочной, обрастает целой свитой менее важных «китаб», издаваемых разнообразными учреждениями административной машины, жаждущими подчеркнуть свое творческое участие в управлении государством. Мелкие функционеры, ответственные за исполнение распоряжений, чаще всего теряют ориентацию в этой игре и, опасаясь восстановить кого-нибудь против себя, предпочитают ничего не делать, пока начальство не решится вмешаться лично. Чтобы чего-нибудь добиться, нужно твердо знать, кого и кем надлежит пугать. В принципе безвыходных положений нет. Каждое из них представляет собой шараду, решение которой требует ловкости и сноровки, и прежде всего самоуверенности.
Оказалось, что в нашем случае было достаточно и плюсов и минусов, которые не только не испугали пана Анджея, а напротив — скорее распалили его воображение игрока.
Самым большим минусом было то, что баталер указал в списке пассажиров наши профессии. В глазах иракской полиции каждый иностранный журналист — шпион. Другой промах совершило посольство, оформив наши визы непосредственно в Багдаде и обойдя тем самым местные власти в Басре. Таким образом, у последних появился повод продемонстрировать свою значимость. Но в то же время существовало и благоприятное обстоятельство. Случайно в Басру по служебным делам приехал секретарь польского посольства — тот самый, который занимался нашими визами. Расхаживая по кают-компании, жестикулируя, пересыпая свою речь остротами, наш земляк и покровитель составлял план действий. Он решил нанести удары сразу на нескольких фронтах. Телефонный звонок в Багдад, вмешательство секретаря посольства и, наконец, самое надежное — личные связи.
Стшелецкий ушел, захватив наши паспорта.
Пока же время шло, а для нас Ирак все еще оставался отрезком подъездного пути, низкой стеной портового склада, мундирами полицейских и военизированными комбинезонами докеров, которые праздно слонялись по набережной, дожидаясь результатов сложных переговоров между капитаном, представителем портовых грузчиков и агентом.
Инженер Стшелецкий вернулся на корабль около пяти часов. На паспортах, которые он нам вручил, красовались пышные, заполненные витиеватыми арабскими надписями печати. Через полчаса мы сидели в холле гостиницы «Шатт-эль-Араб» и разговаривали с представителем польского посольства.
— Можете ли вы себе представить, — говорил он, — что я сам шесть недель ждал пропуска в Басру? А ведь я приехал по делам службы и пользуюсь дипломатическими привилегиями. С вашим приглашением в Багдад произошла какая-то ошибка.
Погрузившись в глубокие кресла, мы потягивали кока-колу со льдом. Под высоким потолком шумели вентиляторы, около входа, за стеклянной перегородкой, улыбающиеся барышни давали справки иностранцам на безукоризненном английском языке. Внутреннее убранство здания было довольно пышным благодаря лоджиям над сводчатыми нишами главного зала, мраморным колоннам и мясистым пальмам в огромных кадках. Все вместе взятое вполне соответствовало традиционным представлениям о гостиничной роскоши — традиционным в европейском смысле слова. Даже пальмы казались выращенными в оранжерее.
Наш любезный дипломат рассказал несколько любопытных историй. Мы узнали, что обладание въездной визой в страну вовсе не означает свободы передвижения по ней. Виза лишь гарантирует возможность пребывания в местности, обозначенной как цель путешествия. Каждый переезд из одного округа в другой требует особых разрешений, причем выбор средства передвижения также входит в компетенцию властей. Если б даже нам удалось раздобыть пропуск в Багдад, отправиться туда пришлось бы на самолете, что безусловно превышало наши возможности, а для посольства представляло слишком серьезный расход.
Мы начинали кое-что понимать. Не стоило и задавать вопросов. Трудно было не заметить атлетически сложенных штатских с бачками и сигаретами в зубах, бесцельно подпирающих колонны и переводящих скучающие взгляды с одного лица на другое. И тем паче полицейских в мундирах, снующих из угла в угол с неотъемлемыми деревянными дубинками. По мере того как тускнели миражи наших прекрасных проектов, все большую ценность приобретали добытые паном Анджеем печати в наших паспортах.
Десять дней наше судно стояло в Басре. Топографию города мы изучили по карте; он состоит из трех обособленных частей: портового Маргиля, торгового Ашара и района вилл и пышных резиденций — Басры, — как бы нанизанных на длинную ось, протянувшуюся вдоль реки. Город окаймлен поясом финиковых пальм и изрезан каналами. Древняя Бассора, помнящая еще времена непосредственной близости моря, остается в стороне, на краю пустыни.
Из гостиницы «Шатт-эль-Араб», расположенной неподалеку от аэродрома на окраине Маргиля, пан Анджей повез нас ужинать к себе, в застроенный виллами квартал новой Басры. Главная улица — та самая продольная ось города — оказалась, собственно говоря, шоссе, длинная лента которого то и дело обрывается, вливаясь в засеянные цветами круглые площади. Над асфальтом гибкими дугами склоняются неоновые фонари, проносятся длинные американские автомобили, создавая шумную атмосферу большого города. То тут, то там вдоль шоссе попадаются случайные постройки: то сверкающее стеклом административное здание среди полуразвалившихся хижин из необожженного кирпича, то клетушки деревянных лавчонок, прилепившиеся к ограде бетонированных заводских цехов. Дальше по обеим сторонам шоссе унылая пустошь. Здесь пасутся козы и едва приподнимаются над землей крыши тростниковых, обмазанных глиной хибарок. Кажется, это уже конец города, но через мгновение мостовую обступают открытые плоские дощатые веранды, где под жестяными рекламами кока-колы мужчины в белых одеждах стучат по столам костяшками домино. И снова круглая площадь, двухэтажные дома, начало бульвара над каналом, вывески крохотных гостиниц, врачей, торговых контор, флаги над воротами учреждений.
Я говорил о поистине фантастическом уличном движении в Карачи. Но Карачи — большой город с массой самых разнообразных средств передвижения; там царит полная неразбериха и нелегко соблюдать порядок. Здесь же мы ехали по широкому, разделенному на две дорожки шоссе, проходящему преимущественно по открытой местности и нисколько не перегруженному. Несмотря на это, наши тормоза то и дело визжали, а мы, подчиняясь силе инерции, слетали с сидений. Пан Анджей хохотал и ругался. Из-под колес, как огромная птица, выскакивал неустойчивый велосипедист, шелестя распахнувшейся галабией. Впрочем, чаще всего на одном велосипеде сидело по два или даже по три человека. Мы с ужасом смотрели, как они прямо-таки бросаются под колеса следующей машины, которую в свою очередь страшно заносит на асфальте.