— Что думает польский народ об иракской революции?
Вопрос был обращен ко мне, однако я не считал себя уполномоченным выступать от лица всего польского народа.
— У нас в стране, — дипломатично ответил я, — существует традиционная привязанность к республиканской форме правления. Поляки предпочитают республику монархии.
Поэт на секунду задумался, очевидно пытаясь понять истинный смысл ответа, после чего начал торопливо вычерчивать свои закорючки, бормоча при этом: «Польский народ с энтузиазмом приветствовал иракскую революцию; создание нашей республики привело его в восхищение, поскольку, подобно нам, он ненавидит империализм и солидаризируется со всем, что ведет к его уничтожению».
Оставшись доволен, он опять наклонился ко мне:
— А какое впечатление произвело в Польше известие о нашей революции?
Я с облегчением вздохнул:
— Не знаю. Меня тогда не было на родине.
— А где вы были?
— В Соединенных Штатах.
Все взгляды настороженно и недоверчиво устремились ко мне.
— Что вы там делали?
— Принимал участие в семинаре одного университета.
— И там вы узнали о нашей революции?
Вдаваться в подробности не имело смысла. Я только кивнул головой, хотя мог кое о чем рассказать, и притом весьма обстоятельно. В тот день мы посетили в Бостоне редакцию «Крисчен Сайнс Монитор» — одну из самых удивительных в мире. Я вспомнил — и снова увидел перед собой — освещенный изнутри огромный стеклянный глобус в круглом зале, похожем на часовню какого-то рационалистического культа, увидел узкую железную галерейку, по которой можно пройти вокруг глобуса. Я видел лица редакторов, отмеченные важностью и энтузиазмом старомодных гуманистов; я вспомнил их облики, часто со следами болезней, которые исповедуемая ими вера запрещает лечить. Я даже помнил хромого наборщика с седеющими волосами, который в типографии дал мне еще влажный оттиск первой газеты с передовой статьей об Ираке. В «Крисчен Сайнс Монитор» описания неожиданных поворотов истории звучат сдержанно, почти как биржевые отчеты. Там никогда не говорится об убийствах, слово «смерть» исключено из обихода членов секты «христианских ученых». Поэтому в той статье я прочел, что король Фейсал и его премьер Нури Саид «устранены».
Гораздо больше подробностей я нашел в вечерних американских газетах. В них даже были помещены фотографии трупа Фейсала, привязанного за веревку к военному джипу, протащившему его по улицам Багдада. В газетах описывалось, так толпа растоптала Нури Саида, старого соратника Лоуренса, создателя современного Ирака, опору багдадского пакта. Я хорошо помнил, как вечером того же дня участник семинара, депутат иракского парламента, Аль Аскари собирал чемоданы и прощался с нами на спортивной площадке Гарвардского университета. Мы спросили, сторонник ли он переворота, но Аль Аскари не хотел отвечать. «Ситуация еще не ясна», — пробормотал он, очевидно размышляя о том, предстоит ли ему кого-то топтать или самому быть растоптанным. Я пожелал ему избежать обеих возможностей.
Тем временем изобретательность поэтов истощилась, и Мариан воспользовался этим, чтобы перехватить инициативу. Мы в свою очередь начали задавать вопросы, пользуясь собственным образцом анкеты, выработанным практикой традиционных встреч «за рюмкой вина», которые наш Союз писателей устраивает для иностранных литераторов.
«Каковы у вас условия издания книг?», «Какие тиражи?», «Много ли книг переводят?», «Что охотнее всего читают?» Это был ритуал. Мы вовсе не собирались отыгрываться на хозяевах. Смущение, в которое мы их повергли, в результате поставило в неловкое положение нас самих. После каждого вопроса они долго совещались между собой. Отвечали неохотно. Ни о каких отношениях с издательствами им и говорить не приходится. Поэты печатают свои стихи в газетах. Романов никто не пишет — не могут себе позволить. Впрочем, охотнее всего в Ираке читают Коран. Что же касается переводов — конечно, переводятся школьные учебники; в настоящее время только в них существует реальная потребность.
Тема оказалась окончательно исчерпанной после вопроса Мариана о популярности сатиры. Пришлось до самого конца банкета объяснять нашим собеседникам, о чем идет речь. Когда мы наконец стали прощаться, тучный «интеллектуал» в криво застегнутом пиджаке, пожимая мне руку, тихо произнес:
— Видите ли, не над всем можно смеяться.
Я понял его.
На следующий день рано утром к нам явился скептически настроенный толстяк полицейский с сообщением, что сам директор порта — лицо весьма значительное, ибо он и генерал и один из руководителей революции, — желает видеть нас у себя. Через несколько минут мы уже сидели в увешанном персидскими коврами, превосходно охлаждаемом вестибюле, по которому время от времени на цыпочках пробегали облаченные в мундиры подчиненные великого мужа. Наш приятель подготавливал нас к встрече. Генерал, по его словам, — человек простого, солдатского нрава. К нему достаточно обращаться «ваше превосходительство». Кроме того, он пишет стихи. Сборник его произведений получил очень высокую оценку.
Внезапно дверь кабинета распахнулась, и через приемную прошествовали десятка полтора черных как смоль гигантов в белоснежных рубашках и фланелевых брюках. Это была команда американских баскетболистов — мы видели в городе афиши, возвещающие о турне «черных молний». Подошла наша очередь. Адъютант в белом мундире гостеприимным жестом пригласил нас войти.
Генерал поднялся за своим массивным, как блиндаж, письменным столом. Он пожал нам руки, после чего мы уселись на стоящий у стены диван. Принесли необычайно крепкий и ароматный кофе в маленьких чашечках, приготовленный по специальному арабскому рецепту. Напротив нас, посреди комнаты, сидел переводчик в скромном мундире без знаков различия.
Генерал подошел к висящему на противоположной стене плану города и без всякого вступления начал рассказывать. Вот квартал, застроенный домиками для портовых рабочих. Каждая семья живет в отдельном доме. Они бесплатно получают одежду и питание. Государство обеспечивает их велосипедами. Раньше, во времена монархии, рабочие жили, как скот; множество людей умирало от туберкулеза. Здесь строится новая больница, а там — школа. Повыше, на острове, раскинется огромный парк с плавательными бассейнами, спортивными площадками, площадями для народных гуляний. Тут будут построены новые бассейны, а там — доки. Торговые обороты возрастут в десятки раз. И все это благодеяния джумхурии. До революции Ирак был по существу английской колонией. Англичане присваивали все богатства страны. В этом кабинете сидел английский директор, месячный оклад которого превышал годовой бюджет семьи иракского служащего. Придя к власти, мы выкинули отсюда его и ему подобных. Мы сказали им: «Стали бы вы терпеть, если б в вашей стране иностранец зарабатывал больше англичанина?» Они не смогли ничего на это ответить.
Генерал сел за стол и долго смеялся, положив на сукно волосатые руки.
— Я рад, — наконец произнес он, что вы приехали и можете собственными глазами увидеть наши достижения. У вас есть какие-нибудь вопросы?
Когда я попросил его разъяснить какую-то мелочь, он с улыбкой указал на переводчика. Несколько минут мы вели беседу через посредника. Потом генерал опять поднялся и неожиданно вкратце повторил свою предыдущую лекцию по-английски, гортанно, но совершенно правильно произнося слова. На этом аудиенция закончилась. Однако, прежде чем мы успели распрощаться, великий человек нажал кнопку звонка, и в дверях появился вытянувшийся в струнку солдат.