— Мой автомобиль в вашем распоряжении, — сказал генерал. — Шофер провезет вас по новым районам Маргиля. А может быть, вы еще что-нибудь хотите посмотреть?
Мне припомнилась открытка с видом старой мечети со странным шишковатым куполом, которую я видел у Стшелецких.
— Мы бы хотели осмотреть Зубайр, если можно, — сказал я.
Вопрос был сделан наудачу. Мне объясняли, где находится мечеть, но я успел это забыть.
Генерал и ухом не повел:
— Хорошо. Прикажете туда заехать.
С такой легкостью полученное разрешение придало мне наглости:
— А можно взять с собой фотоаппараты?
Он слегка приподнял брови, но ответил быстро, без малейшего колебания:
— Конечно. Такого запрета не существует.
Объезд новых районов Маргиля занял у нас не больше получаса. Чистенькие домики стояли в небольших садиках. По сравнению с сарифами они казались виллами миллионеров. Пустыня в конце частично застроенных улиц была изрыта ямами для новых фундаментов и рвами, указывающими расположение будущих артерий. Для приезжих из Польши такая картина не представляет ничего необычного, поэтому мы не сердились на шофера за бешеную скорость, которую он развивал.
От ворот порта мы бегом помчались за своими фотоаппаратами. Нам не хотелось терять ни минуты. На этот раз мы гордо и демонстративно несли аппараты у всех на виду. Тем не менее часовой винтовкой преградил нам путь и потянулся к моей «экзакте», жестами показывая, что это запрещено. Мы призвали на помощь поджидавшего нас тучного поэта. Отголоски оживленной дискуссии привлекли из караулки дежурного офицера.
— Нам разрешил сам генерал, — говорили мы. — Этот господин свидетель. Кроме того, нас заверили, что никакого запрета не существует.
Поведение нашего интеллигента показалось мне несколько странным. Он вздыхал, покорно кивал головой, тоном смущенного ученика бормотал что-то по-арабски. Офицер отнесся к нему с явным пренебрежением. Вокруг нас собралась большая толпа скучающих полицейских. Они во весь голос принялись комментировать инцидент и давать советы офицеру. Тот в конце концов пришел к выводу, что для решения вопроса следует обратиться к начальнику, капитану. В сопровождении вооруженного винтовкой караульного мы направились к расположенному неподалеку зданию жандармерии.
Встреченные доброжелательнейшей улыбкой, мы уселись напротив капитана, который, прежде чем мы успели раскрыть рты, крикнул что-то в дверь, ведущую в соседнюю комнату.
Я принялся излагать суть дела. Капитан прервал меня жестом гостеприимного хозяина. На пороге появился служащий с двумя бокалами чая.
Мариан слегка подтолкнул меня локтем. Его взор был устремлен под стол. Взглянул туда и я. Ступни капитана покоились на деревянной подставке. Меня охватили дурные предчувствия.
— Вы говорите, господа, что генерал разрешил вам фотографировать? В таком случае все в порядке, я сейчас же отдам соответствующее распоряжение. Позвольте только, я позвоню генералу. Это пустая формальность. Ведь я всего лишь скромный служащий и не могу принимать самостоятельных решений.
Мы потягивали теплый чай, недоверчиво следя за тем, как он набирает номер, прислушиваясь к непонятным словам, с уважением обращенным к трубке.
Когда он ее положил, мы торопливо поднялись:
— Мы можем идти?
Он огорченно развел руками:
— К сожалению, господин генерал ничего об этом не знает.
Тут я вспылил.
— Хорошо, — сказали. — Впредь мы не будем столь наивны. А теперь отнесем аппараты.
— Нет, нет, не делайте этого, — запротестовал капитан. — Попробуем все уладить. Я направлю вас к моему начальнику.
По-прежнему в сопровождении полицейского мы покинули контору, свернули за угол, поднялись по другой лестнице. Там нас ожидал чиновник рангом повыше, под его письменным столом — точно такая же подставка для ног. И сразу же нам принесли чай в бокалах.
Мы с ходу нагло бросились в наступление:
— Пожалуйста, скажите нам, существует ли запрет фотографировать?
— Запрета нет, — спокойно ответил офицер, — но существует распоряжение…
— Так что же мы должны делать? — перебил я его. — Сначала мы получаем разрешение, а потом его отменяют. От кого это в конце концов зависит?
Офицер потянулся к телефону:
— Подождите минутку. Я позвоню в Багдад.
— О нет! У нас нет времени. Автомобиль ждет.
— Ну и что? Пускай ждет.
У Мариана окончательно лопнуло терпение:
— Благодарим. Мы отнесем аппараты.
— Минуточку, — сказал офицер. — Я хочу вам помочь. Не стоит так сразу приходить в отчаяние. Знаете что? Лучше всего возвращайтесь-ка к коменданту портовой полиции. У него есть специальные полномочия в этом отношении. Он вам непременно все устроит.
Комендант принял нас в низком бараке на другом конце порта. Он был толст и кудряв, темно-зеленый мундир с трудом сходился на его животе. У входа в кабинет висела стеклянная витрина с наручниками разной формы, а на письменном столе лежала солидная ременная плетка с перламутровой рукояткой. Ноги сановника, конечно, опирались на подставку. Он любезно предложил нам сесть в удобные мягкие кресла. Принесли неизменный чай в бокалах, на который мы уже не могли смотреть. Мы решили отказаться от аппаратов. Однако комендант и слышать об этом не хотел.
— Я сделаю все, что смогу, — добродушно обещал он.
Отложив в сторону свои «китабы», он принялся вызывать и куда-то посылать служащих, звонить в разные места. По выражению его лица невозможно было понять, движется ли дело вперед. Время шло, но мы ждали, потому что отказываться от проявления доброй воли было как-то неловко.
Внезапно в кабинет вошел служащий в штатском с внешностью тайного агента. Мы вздрогнули. В руке у него была репортерская «лейка» в футляре. «Лейка» болталась на ремне, и казалось, что чиновник тащит за уши убитого на охоте зайца. Не произнеся ни слова, он уселся за свободный письменный стол меньшего размера, положил перед собой трофей и выдвинул ящик. Из ящика он вытащил клещи. С ужасом мы смотрели, как он расстегивает футляр, а потом клещами добирается до внутренностей аппарата. Наше решение созрело молниеносно. Мы встали, вышли из кабинета коменданта и отнесли аппараты на пароход.
Шофер дремал за рулем, толстый поэт терпеливо потел на скамеечке в тени растущей невдалеке акации. Он приветствовал нас сконфуженной улыбкой. Мы молча уселись в машину.
— Зубайр, — бросил поэт водителю.
Через мгновение мы с сумасшедшей скоростью мчались по раскаленной пустыне.
Все-таки не получили вы разрешения, — печально сказал наш спутник.
— Не могу понять, в чем дело, — с раздражением ответил я.
— Это из-за нефтяных разработок.
— Чепуха. В той стороне нет никаких нефтяных разработок. Впрочем, зачем они нам? А англичанам и так все о них известно — сами закладывали.
Неожиданно поэт утвердительно кивнул головой. Потом, украдкой взглянув на шофера, наклонился ко мне.
— Слишком много у нас полиции, — вполголоса произнес он. — Мне это тоже не нравится. Я — за свободу. Мои симпатии на стороне социализма.
Последнее слово он почти прошептал. И внезапно неестественно оживился.
— О, смотрите, башня Синдбада! — воскликнул поэт.
Перед нами среди бледно-желтых песков торчала круглая, разрушившаяся с одной стороны башня с прилегающим к ней остатком стены. На песчаном холме по другую сторону шоссе бесформенной грудой лежали еще какие-то развалины. Это было все, что осталось от древней Басры, — башня мечети и обломки медресе. Наверно, этой мечетью восхищался когда-то Ибн Баттута… Но широкие улицы, сады и базары, о которых он упоминал, исчезли бесследно. Не осталось также ничего от воспетого странствующими пилигримами доверчиво-дружелюбного отношения жителей Басры к чужеземцам.
Наш поэт неохотно согласился остановить машину, а когда мы вылезли и направились в сторону развалин, попытался удержать нас на шоссе.