Ныне официально упраздненная кастовая система продолжает, однако, существовать. Ее авторитет поддерживают религиозные мотивы. Может быть, не доверяя светским формам законности, люди возвращаются к другой, тоже религиозной альтернативе? Может, и правительство Индии, пробуждая воспоминания об империи Мауриев и поддерживая всеазиатское буддийское движение, пытается заодно восстановить отечественные антикастовые традиции?
— Почему эти люди переходят в буддизм? — спросил я шофера. — Их кто-нибудь к этому побуждает?
Он на секунду оторвал взгляд от узкой бетонированной дороги, расстилающейся перед нами, и рассеянно покачал головой.
— Не знаю. В Индии все любят Будду. Он был такой симпатичный.
В огромном космополитическом Бомбее многие характерные черты индийской жизни стираются, становятся незаметными, особенно для иностранца. Первый кастовый шнур «дважды рожденных» я увидел на толстом пузе одного брахмана, который с осторожностью старомодного мещанина бродил вдоль приморского пляжа. Его купальный костюм состоял из доходивших до колен подштанни’ ков, а высоко заколотый кок и свалявшаяся черная борода придавали рыхлому телу, явно не привыкшему к непосредственному общению со стихией, комическую важность. Нетрудно было заметить, что купание не доставляет ему особого удовольствия. Он нервно перебирал пальцами свой святой шнур и исподлобья бросал недоброжелательные взгляды на набегающие с моря волны. Но что-то удерживало его в воде. Как оказалось, это была золотисто-смуглая стройная русалочка в салатовом «бикини» — очевидно, «прогрессивная» дочка, которой он сопутствовал в ее спортивных занятиях с бессильным неодобрением пресловутой наседки, вырастившей утенка.
Было нечто символическое в этой на иностранный манер «нескромной» и предприимчивой юности, пока еще послушной, но готовой в любой момент выпорхнуть на свободу и улететь за пределы, недосягаемые для родительской власти.
Эту сцену я наблюдал на умеренно снобистском курорте, посещаемом зажиточными людьми; они приезжали из города на своих машинах и, сидя в тени разноцветных зонтиков, перелистывали заморские иллюстрированные журналы. Эта среда больше всего подвержена соблазнам «современного образа жизни», и, по всей вероятности, именно в ней внешние аксессуары старых обычаев быстрее всего станут компрометирующим пережитком.
Традиционный образ жизни по-прежнему составляет обязательную норму для огромного большинства населения. Патриархальность, показная добродетель, строгость кастового деления и тягостные законы ритуальной диеты все еще формируют облик индийской действительности. Матросы, которые бывали в южных портах, рассказывали мне, что в тех местах неприкасаемые, предупреждающие монотонными криками членов высших каст об опасности прикосновения к их «нечистому» телу, — самое обычное явление. В Бомбее их не видно, но достаточно проглядеть парочку газет, чтобы получить представление об актуальности проблемы.
Конечно, пресса нападает, пресса клеймит. Индийская пресса вообще демонстративно либеральна. Она не только возмущается реакционностью отсталых обычаев. Она способна вести полемику с правительством, не щадит выдающихся личностей. В одном из периодических изданий я увидел стишок, едко высмеивающий призыв Неру удалять большое внимание личной гигиене. В заключение автор ехидно спрашивал: «Сумели бы вы, господин премьер, оставаться чистым, если бы у вас за всю жизнь было только одно дхоти?»
На фоне кастовой и иерархической традиции такая свобода кажется поразительной, впрочем так же, как и несомненный политический демократизм, особенно бросающийся в глаза по контрасту с отношениями, господствующими в арабских странах, которые, кстати говоря, охотно ссылаются на весьма демократическую структуру своего общества.
Мы как-то целый вечер проспорили с Марианом на эту тему. Мариан, классический рационалист, видел в религии главное препятствие на пути прогресса. Мне же кажется, что именно Индия доказывает несостоятельность такого обобщения. Ее либерализм, независимо от груза кастового устройства, вырастает непосредственно из сформированного религией образа мыслей.
Сколько же, впрочем, составных частей входит в этот сплав собственных и чужих традиций! А английская кастовость? Разве это не ловушка, которая подстерегает европеизирующуюся, отказывающуюся от своих предрассудков индийскую буржуазию? Импортные образцы уже ждут в готовом виде, обеспеченные гарантиями демократических свобод.
И это не парадокс. Клуб на Бич Кэнди, куда нас пригласил представитель «Польских пароходных линий» пан Вознякевич, до сегодняшнего дня действует на основе принятого его английскими основателями статута, задача которого заключается в том, чтобы обеспечить туда доступ только избранным. Теперь плавательными бассейнами клуба пользуются главным образом члены дипломатических представительств.
Нас не хотели пустить — швейцар вызвал нашего знакомого, и тот провел нас внутрь. Такая бдительность, объяснил он нам, является результатом инцидента, происшедшего в прошлом году. Поплавать в бассейне пришли несколько американских моряков, среди которых был один негр. Швейцар, не зная, под каким предлогом не впустить «цветного» в клуб, придумал отговорку, заявив, что вход разрешен только владельцам месячных абонементов. Однако один из моряков разгадал эту игру и демонстративно передал черному товарищу свой абонемент. С тех пор сюда впускают только по личному приглашению постоянных членов клуба.
Я просматривал в каюте газеты с таким чувством, словно разыскивал ценную пропажу. Они содержали либеральную правдивую информацию о невыполнении очередного хозяйственного плана, а также отчеты об успехах движения бхудан, упорно развертываемого учеником Махатмы Ганди — Винобой Бхаве. Он пешком путешествовал по стране, выпрашивая землю для безземельных. Недавно некий такур пожертвовал ему десять тысяч акров, а сам присоединился к свите босоного святого. Виноба Бхаве собрал уже в общей сложности больше восьми миллионов акров земли (из намеченных пятидесяти миллионов). В статье, исполненной восхищения и почтительности по отношению к неутомимому собирателю милостыни, звучали, однако, нотки меланхолического скептицизма. Все это было каплей в море в постоянно увеличивающемся море нищеты. Думая сегодня об Индии, я прежде всего уясняю себе, что в нашу эпоху это единственная страна, в которой мог действовать Ганди и существовать такое явление, как Виноба Бхаве. И что это не случайность, а следствие традиции, уходящей корнями в кажущиеся нам доисторическими времена императора Ашоки. Имеет еще значение и то, что существует общество, считающее статус доброй воли полноправным методом действия наравне с прагматическими средствами современной техники управления и распределения мирских благ. Я считаю, что нельзя этим пренебрегать, даже как символом.
Благословенный Дивали! Если б не он, наша стоянка здесь длилась бы не дольше двух дней. Сочетание техники девятнадцатого века с деревенскими методами работы дает неплохие результаты, и вот последние тонны руды исчезают в трюмах. Грузовики, при виде которых вспоминаются кадры кинохроник времен первой мировой войны, подъезжают к бортам, а обнаженные докеры, подпоясанные лишь ситцевой тряпицей, руками и копачами сталкивают красные глыбы в железные ящики, и гидравлический кран поднимает их на палубу. Тела рабочих не отличаются по цвету от припорошенной ржавой пылью руды.
Рупии кончились — труднее стало выходить в город. Последняя прогулка по «висячим садам» Малабарских холмов, где над ухоженными с педантичной аккуратностью клумбами и подстриженными живыми изгородями мелькают, словно хлопья сажи, черные сипы — «обслуживающий персонал» скрытых за деревьями парсейских башен молчания. Последнее посещение Дома моряка, где полки загромождены новинками издательства «Пингвин», которые никто не читает, а из-за дверей демонстрационного зала доносятся топот и ржание увлеченных детективным фильмом нескольких десятков молодых шведов, американцев и греков. Затем возвращение пешком в порт, потому что денег на автобус уже нет. Целые километры нищеты. Тротуары так плотно устланы телами спящих, что идти можно только по мостовой.