Всю перемену, последнюю в этот день, Маня обнимает Кандаурову, гладит ее по голове, говорит ей какие-то добрые, ласковые слова. Я тоже стою рядом. Сердце у меня разрывается от жалости, но вот... не умею я так нежно, по-матерински подойти к Кандауровой. А Маня, вынув из волос Кандауровой розовый гребешок, расчесывает и разглаживает ее вихры, оправляет на ней фартук, вид у Кандауровой становится несколько более благообразным.
Но вот в класс входит Колода. Она прежде всего заставляет всех нас по очереди - по скамейкам, как сидим, - читать по нескольку строк из французской хрестоматии. Выясняется, что примерно три четверти класса еще не умеют даже читать по-французски. Только шесть или семь девочек читают, но запинаясь, по складам, видимо, не очень понимая смысл прочитанного.
Когда очередь доходит до меня, я читаю бойко и осмысленно. Колода смотрит на меня ласково и, прервав меня, спрашивает по-французски:
- Вы говорите по-французски?
- Да.
Она мягко поправляет меня:
- Надо отвечать полным ответом: "Да, сударыня, я говорю по-французски".
Я повторяю за ней:
- Да, сударыня, я говорю по-французски.
- У кого вы научились? - продолжает Колода по-французски.
- Я научилась у француженки, мадемуазель Пикар.
- Она живет в вашей семье?
- Да, она живет в нашей семье.
- Остальные члены вашей семьи тоже знают французский язык?
- Да, моя мать и мой отец говорят по-французски.
Лицо Колоды все светлеет и добреет.
- Чем занимается ваш отец?
- Мой отец - врач.
Тут Колода переходит на русский язык - очевидно, желая, чтоб ее понял весь класс:
- Очень хорошо, Яновская. Я поставила вам пятерку... Садитесь!
Но тут же, словно вспомнив что-то очень важное, она снова говорит мне по-русски:
- А скажите... какого вы вероисповедания?
- Еврейского.
- Вы неправильно отвечаете. Еврейского вероисповедания нет - ведь нет русского или польского вероисповедания, или немецкого, или татарского, да... Есть православное, римско-католическое, лютеранское, магометанское. Евреи иудейского вероисповедания. Вот как вы должны отвечать на этот вопрос, да... Садитесь!
Я отправляюсь на свое место и слышу, как Колода (ох, и умница!), забыв, что я понимаю по-французски, говорит негромко Дрыгалке и именно по-французски:
- Подумайте! Какая жалость!
На это Дрыгалка шепчет Колоде что-то на ухо. Наверно, про то, что я нахально "хоте-ела" чего-то, и еще про то, что меня пришлось поставить в угол "за неуместный смех". С лица Колоды сходит доброе выражение. Нахалка, шалунья, да еще и "иудейского вероисповедания", - нет, я разонравилась своей начальнице. После меня вызывают Маню Фейгель: она отлично читает французский рассказ и отвечает по-французски на вопросы Колоды.
- Кто вас научил говорить по-французски?
- Мой отец, - отвечает Маня.
Брови Колоды удивленно приподнимаются:
- Откуда ваш отец знает французский язык?
- Мой отец учился в Париже. Окончил Сорбонну...
- Чем же он занимается? - недоумевает Колода.
- Мой отец - учитель.
- В гимназии?
- Нет, - отвечает Маня. - В еврейском двухклассном начальном училище...
Маня не рассказывает Колоде того, что на одной из перемен рассказала мне. Ее отец учился в Париже не от легкой жизни: его не приняли ни в один из восьми университетов России. Он работал, как каторжник, давал уроки, не спал ночами - брал переписку, - скопил денег на дорогу до Парижа и на первый год обучения в Сорбонне. Все годы студенчества он не приезжал домой - не на что было! - а все каникулы проводил во Франции: работал батраком у богатых крестьян, носильщиком на вокзалах, грузчиком на складах, голодал, бедовал, но окончил Сорбонну! А когда он вернулся в Россию, то оказалось, что его солидный, не часто встречающийся у нас диплом никому не нужен! Как еврей, отец Мани не имеет права преподавать в русских школах, только в еврейских двухклассных училищах, где французский, конечно, не преподается. Он и преподает там русский язык и арифметику. Дает еще и частные уроки, бегает весь день как белка в колесе. Детей своих - Маню и ее старшего брата - отец учит французскому языку "в свободное время". А так как "свободного времени" у него нет - он занят с раннего утра до поздней ночи, - то дети каждое утро в рассветную рань (иногда еще затемно - зимой, например) провожают отца до его училища - далеко, на другой конец города! - и по дороге он учит их французскому языку. Рассказывая мне все это на одной из перемен, Маня сказала с гордостью:
- Мой папа - замечательный учитель!
Сейчас, на уроке Колоды, мы с Маней переглядываемся издали. Мы довольны: мы получили по пятерке.
Колода рассматривает в лорнет список учениц в школьном журнале и вдруг, остановившись, вызывает:
- Карцева Лидия!
Встает и выходит из-за парты очень высокая девочка - Лида Карцева. У нее серые глаза, умные и смелые. Губы сложены треугольником, вершиной вниз от этого у нее выражение лица чуть насмешливое. Лида Карцева открывает французскую хрестоматию наудачу и читает вслух басню Лафонтена "Ворона и лисица". Она читает не просто бегло, как делали перед тем мы с Маней, - она читает спокойно - за автора басни, униженно-льстиво - за лисицу. Весь класс, хотя и не понимает французских слов, слушает Лиду Карцеву с интересом. Мы с Маней, восхищаясь, улыбаемся до ушей. Колода просто наслаждается Лидиным ответом: говорит Лида превосходно, с настоящим парижским акцентом, как не говорит и сама Колода.
- Где вы учились французскому языку? - спрашивает Колода, сияя улыбкой.
- Мы с мамой прожили целый год во Франции. Мама была больна и лечилась там, - спокойно отвечает Лида.
- Чем занимается ваш отец?
- Мой отец - юрист.
- Хорошо, дружочек мой, очень хорошо... Садитесь!
Я смотрю на Лиду не отрываясь, как зачарованная. Как-к-кая удивительная девочка! Какие у нее умные серые глаза! Нет, серо-голубые,- всматриваюсь я. Наверно, она прочитала много книг - и русских, и французских. И с каким достоинством она держится, - не то что все мы! "Все мы" - это я, конечно, имею в виду самое себя: мне очень трудно было не расплакаться, когда Дрыгалка поставила меня в угол. И с какой непринужденностью носит Лида свое коричневое форменное платье! У всех нас - кроме только Мели, но она ведь второгодница, - у всех нас видно, что мы только сегодня впервые надели форму. Она нас смущает, подавляет, стесняет наши движения. А у Лиды, по-видимому, есть счастливый дар держаться в любом костюме так, словно она носит его всю жизнь, от самого рождения. Нет, замечательная девочка Лида Карцева, замечательная! Хорошо бы дружить с такой умной, спокойной подругой! Конечно, я не стану набиваться на дружбу; я буду издали смотреть, как она ведет себя, как поступает, и буду во всем ей подражать. Я тут же пытаюсь для начала сложить губы треугольником, как у Лиды Карцевой, но у меня это не получается.
Глава четвертая. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ОКОНЧЕН
После уроков Дрыгалка не сразу отпускает нас домой. Сперва она диктует нам, что задано к следующему уроку. Потом длинно объясняет: каждая девочка должна принести из дома мешок для калош, стянутый вверху веревочкой или тесемкой, - мешок этот должен висеть на вешалке, на "номере" своей хозяйки. Она диктует нам эти номера. Мой номер оказывается "тринадцатый". Затем черненькая Горбова читает "молитву по окончании ученья":
- "Благодарим тебя, создателю, яко сподобил еси нас благодати твоея во еже внимати учению. Благослови наших начальников, родителей и учителей, и всех ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силу и крепость для продолжения учения сего".
Дрыгалка строит нас в пары - пара за парой, пара за парой! - десять раз повторяет, что внизу, в швейцарской, мы не должны галдеть, заводить между собой длинные разговоры: "Одеться - и домой!" Наконец она ведет нас вниз, в швейцарскую. Когда мы уже двинулись, Дрыгалка вдруг спохватывается, останавливает наше начавшееся было шествие: