Это пограничники, чья часть несколько дней назад принимала участие в боях под Лихулой, откуда выбили немцев. Пограничники приняли нас за бандитов. Стрелявший в нас красноармеец оправдывается, что он требовал, чтобы мы остановились, кричал нам "стой", но мы не обратили внимания, а проехали мимо. Ни я, ни Коплимяэ, ни Ээскюла не слышали окриков. Наверно, треск мотора заглушил их. Ээскюла, которого я уже по-настоящему зауважал, начинает кричать, что нельзя стрелять во всех людей наобум, что вовсе не каждый эстонец, имеющий при себе оружие, непременно лесной брат и всякое такое. Но мне не все удается понять. Командир пограничников поносит бандитов, те уже не раз нападали на их сторожевые посты, особенно в то время, когда Лихула была у немцев. После освобождения Лихулы лесные братья рассеялись по чащам и болотам. Вот и гадай теперь, кто из штатских с оружием враг, а кто друг. Примерно так он оправдывает своего бойца.
Меня поразила смелость Ээскголы. Если в центре координации деятельности истребительных батальонов - я начинаю пользоваться все более тонкими терминами! - все такие, как он, снимай перед штабом шапку.
В Лихуле мы узнаем, что там останавливался один Таллинский истребительный батальон, похоронил советских активистов, которых фашисты перед уходом закидали гранатами не то в каком-то погребе, не то во рву (я ведь плохо понимаю по-русски), провел в городке ночь и ранним утром уехал в Пярну. Ээскюла расспрашивает жителей, разговаривает с пограничниками, чья машина стоит посреди городка, беседует с местным начальством и принимает наконец решение догонять истребительный батальон. Он, видимо, очень основательный человек: пока всего не разведает, решения не принимает. Ведь и в отношении Элиаса он оказался прав." Но о том, что Элиас заодно с лесными братьями, я ему все-таки не говорю.
Мы с Коплимяэ оба знаем дорогу. Три-четыре года назад я с товарищами по школе совершил большое велосипедное путешествие: через Мярьямаа в Пярну и через Лихулу-Ристи назад. Не знаю, когда Коплимяэ тоже ездил по этой дороге, но он говорит, что не впервой ему ехать из Лихулы в Пярну. В подробности он не пускается, да я и не спрашиваю. Ээскюла явно не любит болтовни.
Коплимяэ гонит в хорошем темпе, мимо проносится однообразный пейзаж. Ничего примечательного - ровная низменность и леса.
Километр пролетает за километром, мы отмахали уже больше полусотни, но никак не можем догнать истребительный батальон. М-да, думаю, этот истребительный батальон оказался покрепче нашего: катит прямо в Пярну. При мысли об этом настроение поднимается, и й бы с радостью проорал Ильмару что-нибудь отчаянное прямо в ухо, да только стесняюсь чужого. Пытаюсь сообразить, далеко ли еще до Пярну. Пыхару мы уже проехали, вскоре должен показаться перекресток возле Аудру, а оттуда до Пярну - камнем добросить. Шесть-семь километров, даже, пожалуй, меньше. Но я все-таки не могу удержаться, наклоняюсь вперед и кричу Ильмару на ухо:
- Сегодня побываем-таки в Пярну!
Коплимяэ не отвечает, соблюдает при чужом солидность, лишь оглядывается назад и подмигивает. Ээскюла, не понимая, видимо, о чем мы, пытливо косится на меня. Улыбаюсь ему, давая понять, что все в порядке, что я горланю просто от хорошего настроения. Он улыбается в ответ и становится мне еще симпатичнее.
Вдруг до нас доносится что-то вроде выстрелов пулеметных очередей, кажется, взрывов. Сперва из-за гула мотора мы плохо слышим все это, но вскоре не остается никаких сомнений: где-то впереди идет бой.
Вскоре мы видим автобус, возле которого мечутся двое людей. Мы останавливаемся, и Ээскюла спрашивает, что здесь происходит.
Дальше ехать не приходится.
Оказывается, как я узнал, бой ведет наш батальон. Все роты и взводы вчера утром выехали из Таллина. К ним присоединилось несколько взводов из других батальонов.
- Неужели весь батальон, весь? - допытываюсь я у шофера, который озабоченно поглядывает в ту сторону, где раздаются выстрелы, грохот и треск.
- Весь. Остальные машины попали к немцам. Продолжаю допытываться:
- Неужели весь? И снабженцы, и врачи, и санитары?
- Весь, весь, - повторяет шофер. - Первый автобус и несколько машин подорвались на минах вдребезги.
Я кидаюсь вперед.
Коплимяэ догоняет меня, спрашивает, куда это я. Неопределенно машу рукой, указываю в ту сторону, откуда доносится шум сражения. Ильмар пытается объяснить, что мы должны сопровождать штабного, без распоряжения которого не имеем права его покидать. Но я спешу. Ильмар отстает.
Сперва я иду быстрым шагом, потом начинаю бежать.
Кидаюсь то в ту, то в другую сторону и наконец нахожу своих; они оттянулись за лесок по правую сторону шоссе. *
Очереди вражеских автоматов и пулеметов щелкают по стволам. Невольно вздрагиваешь, когда с пронзительным грохотом взрываются мины. Кидаюсь на землю и пытаюсь понять, что же происходит.
Наши ребята стреляют из леса по шоссе. Рядом со мной яростно стрекочет с высокой треноги "викерс". Наводчик и заряжающий стоят позади пулемета в полный рост, не обращая никакого внимания на вражеские пули и мины.
Поднимаюсь и начинаю продвигаться дальше, все время напряженно осматриваясь. Что-то нигде не видно ни врача, ни Хельги. Может, шофер ошибся, успокаиваю я себя, вряд ли женщин тоже взяли? К тому же, говорю я себе, место медперсонала вовсе не на переднем крае, раненых перевязывают подальше от огня.
Неподалеку взрывается снаряд, и я, оглушенный, падаю ничком. На спину сыплется земля, ветки, кочки. Очнувшись, я тут же вскакиваю. Что-то гонит меня с одного места на другое. Перебегаю, пригнувшись, по зигзагу, иногда пробираюсь ползком, прячусь то за одно дерево, то за другое, при нарастающем вое мин кидаюсь на землю и вжимаюсь головой в ямку между кочками и корнями, но тут же вскакиваю и опять кидаюсь вперед. Так, то бегом, то ползком, то падая, то вскакивая, я обегаю всю опушку. Потом углубляюсь в лес. Встречаю раненых, с трудом выходящих из-под огня. Неумело перевязываю парня моих лет с рваной раной на голове, отчаянно истекающего кровью. Рикс - его фамилии я не узнал - потерял много крови и не может идти сам. Мимо меня проносится человек, который не то потерял, не то бросил свое оружие. Пытаюсь остановить его, но он втягивает голову в плечи и, не оглядываясь, бежит дальше. Прислонясь к небольшой сосенке, сидит убитый боец. Вся его грудь и живот пропитаны кровью. Кровавая дорожка показывает, с какой стороны он пришел.
Возвращаюсь назад. Спрашиваю всех, кто мне встречается, спрашиваю у раненых. Все говорят о чем угодно, только не о том, что я хочу узнать. По сбивчивым ответам удается узнать лишь точто враг напал неожиданно и многих ранило в первые же минуты.
Тревога моя растет. Боюсь самого худшего. Того, что женщинам вообще не удалось выбраться из санитарной машины. А может, лежат где-то раненые и не могут себе помочь. Или попали в лапы фашистам? Я перестаю скрытничать и начинаю спрашивать напрямик, где врач и санитарка.
Никто не может ответить.
Бегу обратно на опушку, где бой идет все с тем же накалом. Тоже бросаюсь на землю и снимаю свой карабин.
Павших стало намного больше. Рядом лежат два человека, почти разорванные в куски. Там же и остатки "максима" - искореженный щиток, перекрученный ствол, разбитый патронный ящик и клочья патронной ленты. Не то снаряд, не то мина угодили прямо в окоп тяжелого пулемета.
Огонь вражеских автоматов становится таким густым, что попытка встать означала бы самоубийство. Плотнее вжимаюсь в землю, в ямки на этой слишком плоской поверхности. Невдалеке разрывается несколько мин, осколки которых с воем проносятся над головой. Ридом стрекочет наш пулемет, наверно "мадсен". Беспорядочный треск выстрелов. Я тоже расстреливаю одну обойму.
Я стреляю не наугад. Метрах в двухстах - трехстах от нас залегла немецкая цепь, Они перебрались через шоссе, но потом им пришлось застрять. Огонь нашего стрелкового оружия прижал их к земле. О местопребывании вражеских солдат можно, пожалуй, только догадываться: складки почвы и трава закрывают их. Я старательно прицеливаюсь в кочку, за которой что-то ше-вельнулось, и нажимаю на спуск. Попал я или нет, не узнаешь.
Внимательно приглядываюсь к позиции немцев и понимаю, что такая цепь не может заставить нас отступать. Куда опаснее минометы. Мины разрываются почти непрерывно. Через час-другой не многие из нас уцелеют. Положение ухудшается тем, что немцы атакуют нас не только в лоб, со стороны шоссе, но и пытаются взять в обхват. Все это я понимаю, но куда больше меня беспокоит судьба Хельги.