Впрочем, поляки в долгу не оставались, русских родней тоже не признавали. «Прочь в Азию, потомки Чингисхана!» — так поляки говорили о русских, когда исчезла надежда на сотрудничество с русскими революционерами.
Конечно, не все поляки были столь непримиримы. Низшие классы были настроены более соглашательски. Но даже среди шляхты, особенно в конце XIX века, после горьких неудач восстаний было достаточно людей мирившихся, пусть неохотно, с русской властью. В Петербурге, в Одессе поселилось немало поляков, не только простолюдинов. В Петербурге функционировала польская гимназия. Некоторые из ссыльных поляков прижились даже в Сибири (благо им, польским подданным российского императора, в отличие от евреев дозволялось жить всюду). Но не эти люди, а бунтари определяли образ нации и на западе, и в России. В эпоху до Первой мировой войны само слово «Польша» было нарицательным. Так, например, вечно неспокойную Ирландию называли «Английская Польша».
И под германской властью не сладко жилось полякам. Австрийцы справедливо видели в них мятежный элемент. И умело спровоцировали в 1846 году массовое и кровавое выступление западных украинцев против поляков, используя классовый антагонизм. В Восточной Галиции (то есть на Львовщине, тогда австрийской) власти натравили темное украинское мужичье на польскую шляхту, основную носительницу национальной польской идеи. И в дальнейшем, во время революционной бури 1848 года, украинцы остались лояльны Вене, где их тогда прозвали «восточными тирольцами»[67]. И Вена их вознаградила. Были приняты законы, облегчавшие положение украинских крестьян в Восточной Галиции. Эти события являются классическим примером политики «разделяй и властвуй», виртуозами которой были Габсбурги.
Бисмарк (Пруссия, затем Германская империя) открыто сотрудничал с русским царем в подавлении польского восстания 1863 года. А в 70-е годы XIX века прижимал католическую церковь, которая для поляков была национальной (в Пруссии господствовал протестантизм).
Положение в обеих германских империях, особенно в Австро-Венгрии (так с 1867 года называлась империя Габсбургов) для поляков стало улучшаться только с конца XIX века, когда оказалась востребована их русофобия.
А вот в Западной Европе поляков любили. Считалось, что в 1830 году они спасли Францию и Бельгию. По преданию сообщение о революции во Франции, покончившей с Бурбонами, пришло в Петербург во время придворного бала. Николай I тут же обратился к присутствующим офицерам: «Седлайте коней, господа — в Париже опять революция». Но тут революция вспыхнула поближе — в Польше. И стало не до Парижа и не до Бельгии[68].
В Париж стекались после неудачных польских восстаний беженцы. Им не всегда было радо правительство, ибо публикой они были беспокойной. Но радушно встречали парижане, видящие в них борцов за свободу. А во Франции уже тогда приходилось считаться с общественным мнением.
Но по-прежнему, чем хуже шли польские дела, тем сильнее становился польский антисемитизм. Для поляков святой была память о Тадеуше Костюшко. Однако его доброго отношения к евреям они не разделяли. Были, конечно, исключения, вроде Мицкевича, но они были редки (да и вообще у Мицкевича подозревают еврейские корни). Массового участия в польских восстаниях евреи после Костюшко не принимали. В частности, и потому, что поляки не хотели этого. В 1830 году они прямо заявили, что «не желают, чтобы еврейская кровь вместе с благородной польской кровью лилась на поле брани»[69]. Правда, отдельные евреи ухитрялись служить и даже геройствовать в польских войсках и партизанских отрядах, но погоды они не делали.
Были в русских верхах люди, полагавшие, что можно использовать польско-еврейский антагонизм в своих интересах. «Еврей достаточно благоразумен, чтобы не брать пример с сумасшедшего соседа» (то есть с поляков), писал один из них. Но это было бы уж слишком для Российской империи — искать опору в евреях!
67
Тирольцы — австрийские горцы — отличались преданностью венскому императору, героически проявили себя в ходе наполеоновских войн.
68
Бельгия после наполеоновских войн была присоединена к Голландии. В 1830 году она восстала и добилась независимости.
69
Эту фразу приписывают польскому военному министру. Польский сейм (парламент) постановил тогда — евреев в армию не брать, а вместо этого взымать с них дополнительный налог, очень тяжелый.