— Вишь, как быстро встретились голубь и голубка! А вы обменялись крашенками, чтоб наверняка знать, что ваш договор не пустая болтовня, не птичий щебет? Благослови господь такую пригожую парочку! Второй такой нигде не сыщешь! Надо бы вам скорей повенчаться. К чему разделять и разлучать два согласных, любящих сердца!
Подошла и Длинная Ката, но ни слова не сказала молодым, только, когда супруг заговорил о скором венчании, промычала что-то невразумительное, кажется: «У тебя в башке одно богатство девки, а не любящие сердца!»
— Хм, вот это да! Чего только на свете не бывает! — сказал музыкант Йожица, перекинув свою новую трубку из одного угла рта в другой. — Видал, какими подарками обменялись Юста Медоничева и Михо! Эх, везет же соседу Канонику, счастье, оно и на печи найдет! Что поделаешь? У кого пусто, у кого густо! Юста у них единственная, теперь дьявол, что в подвале сидит, общий будет — и Медонича, и Михо…
— А тебе-то что, Йожица? Неужто ты хотел бы стать зятем Медоничу? Думаешь, мир перевернется, если этот цыган-конокрад женится на Медоничевой тумбе! Она ему под стать! Ей-богу! У него еще молоко на губах не обсохло, она ему в кормилицы годится! — с затаенной злобой говорил камердир, губы у него дрожали.
— Само собой, девка постарше Михо, и, бог свидетель, цветочек этот давно расцвел, уже и морщинки у глаз… Но народ наш не привычен ко всяким там красотам… Эх, скольким я сыграл на своем старом басе последнюю девичью песню, а среди них были и кривоносые, и кривозубые, и косоглазые, и хромые, и голова тыквой и ничего, живут не хуже людей. А коли за ней пошел набитый барахлом сундук да деньжонки кое-какие, ликуй и пой всякий день: «Народился царь небесный…» Юста ж принесет не только сундук и не кое-какие деньжонки, а целый амбар денег… Тут, дорогой, не так еще запоешь! Деньги — это деньги! Самые главные и сильные господа в мире! Кто тогда сладит с нашим Каноником? Вот поглядишь на него, он уж не станет крутиться да скромно топтаться вокруг тебя, как сейчас, задерет нос почище мадьярского гусара и будет смотреть на наши холмы, словно он над ними хозяин! Эх, останься дома Ивица, может, и я бы его так женил? Может, и он теперь был бы не хуже Михо? А чего ж, он всегда брал над ним верх, все его нахваливали: господа, мужики, попы, учителя, а это учение его такое уж долгое, как, прости меня, господи, дорога в Рим!
— Ну и ну! Ты что, пьян? А ты знаешь, кем еще станет Ивица? Тут, в вашей дыре, он или пиликал бы с тобой на басе по мужицким свадьбам, или в навозе копался бы, или конокрадом стал бы, как Михо! А на что человеку деньги? Он не умеет ни сам ими насладиться, ни другому дать насладиться. А того не ведаешь, простая душа, мой музыкант, что если б тебя бросить с мешком золота в пустыне, где никого и ничего нет, ты б на этом своем мешке копыта откинул! А Ивица, он будет яристом… Знаешь ли ты, несчастный музыкантишка, что это за птица — ярист? Спроси нашего благодетеля, они были великим жупаном! А почему б нашему Ивице не стать когда-нибудь жупаном? А? Тогда и я, и ты будем его слугами, а этих конокрадов, цыганского торгаша Михо, богача Медонича он велит высечь. Вот тогда они узнают, что такое настоящие господа!
— Ну, ладно, ладно! Дал бы бог! Только долго, долго все это тянется, — чесал за ухом музыкант, довольно ухмыляясь.
Длинная Ката мчалась от святой мессы домой со своими детьми, словно за ней черти гнались, не думая ни о Михо, ни о коротыше Канонике, ни о будущей снохе Юсте.
Михо и Юста шли впереди, а за ними Каноник и газда Медонич со своей пышной Маргаритой, которая для праздника разоделась и разукрасилась так, что глаза молодых парней загорались при виде ее куда больше, чем при виде ее дочери Юсты.
Маргарита была сегодня не в духе, какая-то усталая и нехотя, коротко, едко отвечала и Канонику, и своему супругу Медоничу.
Позади всех медленно брел красивый сильный парень, слуга Медонича, Стипе. Он нарочно замедлял шаг, не желая догонять выступавшее впереди высокое общество.
Маргарита вытирала красным шелковым платком то левую щеку, то правую и незаметно, быстрее молнии, оглядывалась на Стипе, мгновенно лицо ее заливала непонятная краска, также мгновенно переходившая в бледность… Трудно было разобрать, что это — удивление, греховная тайна или гнев…
Вдруг Маргарита остановилась и закричала своему супругу:
— Никола! Ты только полюбуйся на этого красавчика Стипе, плетется сзади, словно он хозяин, а мы слуги! Ну-ка прикажи ему поторапливаться — дом-то без присмотра остался! Или он так и будет с нами вместе ходить и к столу, и к мессе? Ноги у него, слава богу, сильные, крепкие, как у жеребца, мог бы и быстрее двигаться!