— Э, лишь бы все хорошо удалось! Чему быть, того не миновать! — вздохнул он.
С куском брынзы и ломтем хлеба в сумке шагали мы день за днем в начальную деревенскую школу. Из дома нашего соседа Каноника вместе со мной ходили Михо и Перо. Михо был вылитый отец. Маленький, сильный, шустрый, черномазый. Учился он мало, знал еще меньше. Перо был белокурый, будто ягненок, слабый и хрупкий, как канарейка. Учиться ему было легче, чем брату, но нрава он был вялого и нерадивого. Учитель, повысив голос, спрашивал его:
— Ты почему, Перо, сегодня опять не знаешь урока?
А он, ничуть не смутившись, ледяным голосом отвечал:
— Не учил я.
— А почему ты не учил, мамкин ты сын?
— А не хотелось.
— Как это не хотелось?
— А так! Приснилось мне, будто спустились за мной ангелы, чтобы унести меня в дальние просторные, бескрайние луга, где полно травы и цветов. Целуют они меня, обнимают и все шепчут, что не надо мне учиться. Так уж мне было хорошо, так хорошо! Как вспомню об этом, сердце забьется, в глазах потемнеет, кажется, вот-вот задохнусь. И словно кто-то меня чуть приподнимает, тянет за собой ввысь, еще немного — и полечу. Вот. Не могу, не стану я учиться.
Суровый голос учителя мягчел, как и у самого Перо.
— Садись, Перица, садись, — гладил его по голове учитель, — в другой раз выучишь.
Худенькое, бледное личико Перицы покрывалось румянцем. Глаза его устремлялись на лик распятого Иисуса, висящий на стене, и, казалось, в них искрились едва заметные слезинки.
Все мы любили Перицу. Глубокое, светлое чувство сострадания охватывало наши души. Я и сам не раз, бывало, украдкой смахивал тайные слезы…
Михо тоже обычно не знал урока или же отвечал, запинаясь, с такой мукой, что учителю приходилось извлекать из него слова, будто гвозди, заколоченные по шляпку в твердое дерево.
— Плохо, Михо, плохо! — покачивал головой учитель. — Плохо.
— Я долго учил, голова до сих пор болит, — отвечал Михо грубо и неохотно, не отрывая глаза от пола. Брата Перо он не любил. Частенько толкал его, поддразнивал исподтишка. Тот кротко отходил от брата, порой спокойно его увещевая: «Михо, ну зачем ты так?» С нами ни Михо, ни Перо никогда не играли. Михо клал перед собой книгу или грифельную доску, утыкался в них и ни на кого не обращал внимания. Горе тому, кто его тронет. Михо кидался на обидчика, будто рысь, царапался, бил кулаком или ногой, при случае даже мог укусить. Однажды ушедшего в себя Михо толкнул кто-то из пятерых мальчишек, стоявших кучкой вблизи него. Михо бросился на них, несколько смущенный: кто из пятерых его толкнул? Но нашелся и тут. В одно мгновение он расправился со всей пятеркой: одного ткнул большим пальцем, другого ущипнул, третьего пнул ногой, еще одного ударил локтем, словом, каждый получил свое. Мы боялись маленького, крепкого Михо, испытывали перед ним страх и уважение. На наших холмах о нем уже говорили; быть ему вторым Каноником!
Перо всегда мечтал, уносясь душой в некий неведомый нам мир. Часто при этом на лице его проступала улыбка. Но он тут же спохватывался и становился серьезным. Толкнет его кто, он лишь посмотрит доброжелательно, улыбнется и отодвинется, будто говоря: «Пожалуйста, брат, коли тебе тесно или я мешаю тебе, я отойду».
Я весьма успешно продвигался в чтении, письме и счете. И был лучшим учеником, о чем, правда, не догадывался. Для меня оставалось непостижимым, как это мои товарищи не понимают того или этого. Особенно жаль мне было моих соседей: Михо и Перо. Я предлагал им и по дороге в школу, да и в самой школе объяснить урок, исправить ошибки, помочь. Само собой у меня срывалось с языка: «Михо, это следует сделать так, а это — так. Неужели непонятно?» А Михо стонал:
— Отстань, укороти свой длинный язык. Вот уж точно музыкант, как и твой отец. Я лучше тебя все понимаю и знаю. Но болтать и трещать как сорока не могу. Тебя разве переговоришь? Как жернов, мелешь и мелешь. Отстань от меня. Никто тебя не просил лезть со своими объяснениями. Мы с Перо сами разберемся.
Таков Михо. А Перо?
Он не отклонял и не принимал мою помощь в науках. Чаще всего он просто не замечал, что я с ним говорю, точно его и не было со мною рядом. Иной раз посмотрит на меня и странно так улыбнется, будто спрашивает: «Что? Ты и вправду здесь? Чудеса да и только! Да неужто ты, брат, не видишь, что ты вовсе мне не нужен?..» Учитель порой выговаривал: «Вот вам сосед Ивица! Отчего не спросите его, он добрая душа, и с радостью вам все покажет». Тогда и стала зарождаться в Михо подспудная злоба. Идем домой, он слова не скажет, все норовит уйти от меня. Ни с того ни с сего вдруг ударит ему в голову: «Перо! Перо, идем здесь!» И, свернут в кустарник, собирают там грибы, ломают ровненькие, чудесные прутья или еще чем-нибудь займутся, лишь бы избавиться от меня. И отец их, коротыш Каноник как-то пронюхал про мое превосходство над его сыновьями. Он меня никогда не любил. А скоро я убедился в силе его презрения и ненависти. Однажды пришел я к ним на холм, чтобы, как обычно, показать Михо, почему у него не получается задача и как ее надо решать. Отец его стоял в стороне, подбоченившись и мусоля во рту свою трубку.