— Ну как? По вкусу тебе это пенистое винцо, школярок-ученичок? — прервал его грезы камердир, у которого уже замелькали перед глазами бесчисленные бутылки, осушенные им в богатом доме покойного Мецената. — Эх, вот где хлестали одну за другой! Целый лес бутылок! Помнишь, молодой Дармоед? Хорошо все-таки было у нашего почившего в бозе милостивца! Дурака валяли за милую душу, болтали, чего только не выдумывали, кто во что горазд, всего и не вспомнишь!
— Да, конечно! Вы-то наслаждались, а мне мало что перепадало. Вбили себе в голову, будто на меня нужно рычать, как собакам на кошку, — проворчал школяр Ивица, сам не зная, что говорит, лишь бы поддержать разговор.
— Эх, вот была жизнь! Дьявол бы все побрал! — махнул рукой камердир. Тут он снова вспомнил этих проклятых баб, дочерей ада и дьявола, и обрушился на них с удесятеренной силой, лицо у него пылало, как огонь в печи.
— Ну, завели старую песню. Вы бы потише, родич Жорж, не ровен час подкрадется ваша Елуша да услышит, беда будет! Возьмет и еще раз попробует вырвать вам уши с корнем!
— Лучше не напоминай мне об этом, ярист, не то я умом тронусь… Но эта пена, пена, из чего ее делают? Чем только ее подслащают? Откуда в ней такая колдовская сила?.. Пей, ярист, пусть и тебе сегодня будет, как мне! Пей, пей! Давай пить, пока белый день не настанет! — хрипло рычал Жорж, обняв школяра за шею и прижимая к себе.
— Ну, ну! Уже и до поцелуев дело дошло… Не слюнявьте меня, добрый супруг! Поберегите это для своей прекрасной половины! — вывернулся из его лап Ивица.
— Послушай-ка, послушай! — расставил камердир руки и громко затопал ногами. — Послушай! Ты прочитал все книги старого и нового века, держишь в своей дармоедовой голове ад, рай, чистилище, а как есть дурак! Того хуже — болван!.. Ты не смейся!.. Елуша, Елуша. — Голос его стал тише и глуше. — Дьявол бы все побрал! Вот я скажу тебе, что нынче у нас в доме деется, там, в коридоре, что ведет во двор. Ой, дела бабьи, сатанинские это дела, я тебе говорю! Ничего-то ты не знаешь, миленький мой! Я человек не промах, хоть и топчет меня без стыда эта Елуша рогатая! Ничего! Явятся в свое время и бог, и дьявол, тогда каждому придется держать ответ, каждый получит по заслугам… Дьявол бы все побрал! Дай, ярист, я тебя поцелую, а потом уж расскажу, что в этом доме творится. Эгей, я тоже хитрая лисица, и нюх у меня острый-преострый, лучше, чем у самой породистой охотничьей собаки… Только, родич, чур, меня не выдавай! — пригрозил Жорж обеими руками. — Тсс!
— Полно ребячиться, камердир, зачем и кому мне вас выдавать, — серьезно ответил школяр Ивица.
— Дьявол бы все побрал! — задумчиво произнес подвыпивший супруг Елуши. — Приплелась тут одна старушонка. Эх, знаю я эту ведьму, еще со времен Мецената знаю. Она, сука, на людях такая набожная, прямо тебе святая, все алтари исслюнявит, всех святых оближет, попам да монахам рясы и подрясники целует, где ни встретит. Приплелась к нам и привела деревенскую девочку, молоденькую, свежую, как роса, чистую и невинную, что твоя лилия, ей, может, и четырнадцати еще нет. Бабы сплели, расставили сеть и решили продать свою пленницу за большие деньги одному старикашке-уроду, известному развратнику, богатому чиновнику. Прямо ангела с алтаря сняли, чтоб обесчестить его и надругаться над ним! Ух, деньги, проклятые деньги, чего они только не делают с подлыми тварями человеческими! А впрочем, что в них человеческого? Мошенники да прохвосты! Эх, вспомнишь тут Меценатовы времена. Прости ему, господи, тяжкие черные грехи!
И заплетающимся языком камердир стал нашептывать школяру Ивице.
— Ты уж вон какой вырос, борода и усы пробились, а мужчиной себя не сознаешь. Дьявол бы все побрал! — Камердир уселся на диван и замолк, попеременно взмахивая то левой, то правой рукой, словно отгоняя назойливых мух.
Ивица побледнел, вскочил, от выпитого вина и следа не осталось.
Камердир больше не разливал вино по стаканам, он прижимал к губам бутылки одну за другой и сладострастно тянул из них, пока окончательно не свалился на диван, наполовину опустошенная бутылка выпала у него из рук, красная пенистая жидкость разлилась по полу.