— Хвала Иисусу и деве Марии! — почтительно снял шляпу отец. — Доброго вам здоровья.
— А, это вы? — оглянулся священник. Мы, трое, заторопились по деревенскому обычаю поцеловать ему руку. Он протянул нам правую, в которой держал трубку, а левой продолжал махать, удерживая палкой петухов.
— Ну, Монгол, ну! Прыгай, Гусар! Бау… хоп! Стой! Хватит: кровь пролилась с обеих сторон. Не хочешь, Монгол? Ах ты, мошенник! — махнул священник палкой. — А что ваши петухи, такие же отчаянные драчуны? — обратился он к нам. И, не дожидаясь ответа, принялся отгонять палкой и трубкой одного из бойцов — с мощными шпорами и красивым алым гребнем на голове: — Кыш, Монгол, кыш! Три часика поскучай-ка в кутузке, пока не успокоится буйная азиатская кровь. А ты, Гусар, удались за амбар, выпей белого вина из лужи, мой Королевич Марко. И в себя придешь, и кровь идти перестанет. Кыш… кыш! Юлча! Юлча, — закричал жупник, на его зов торопливо выбежала горбатая старушонка в больших очках. — Монгола бросьте в кутузку. Пусть три часа посидит на одной воде. Мошенник! Но, но… кыш! Трубка погасла, — заметил священник, тыча указательным пальцем в трубку и продувая чубук. — Вот тебе, Ивица, кремень и трут, разожги. — Он подал мне маленький приборчик. Я покраснел до ушей, не зная, как следует кремнем высекать искру. — Давай сюда, вижу, ты не разбираешься в этой аптеке. Смотри, вот как делается! — Раз-два, — и трут загорелся. — Вот, кинь-ка теперь огонька в трубку. — Я нагнулся, а священник стал втягивать в себя дым и причмокивать губами. — Так! Спасибо, сынок! Ну пойдемте в дом. Пошли, пошли, дети мои!
Войдя в дом, священник прежде всего что-то записал в большую книгу, лежавшую на столе. Затем немного поразмышлял, прошел к окну и снова позвал: «Юлча! Юлча!» Он не успел еще и рта закрыть, а в комнату уже тихо вошла знакомая старушка.
— Пусть отыщут в зале (так называли самую большую комнату в доме, где обычно принимали гостей в престольный праздник) в правом ящике стола связку писем, пусть принесут их сюда!
Затем он стал перебирать бумаги, лежавшие под большой книгой, на каждой что-то писал и вновь укладывал ее на прежнее место. Возвратившаяся старушка положила на стол большой сверток со множеством штемпелей и, взглянув сквозь очки в лицо каждому из нас, посторонних, тихо, совершенно неслышно закрыла за собой дверь.
— Ну, Ивица, будешь ли ты и впредь таким же хорошим мальчиком, каким был до сих пор? — пронзил меня взглядом священник. Я потупился, кровь бросилась мне в голову.
— Ты, Йожица, просил меня дать свидетельство о поведении и успехах в учебе своего сына, чтоб отдать его в услужение господам. Но, видишь ли, бог распорядился лучше. Ивицу мы пошлем в большой город учиться. От него не требуется ничего, кроме того, чтоб он хорошо и прилежно учился, так же как он учился в нашей деревенской школе. И тогда он будет не слугой, как ты ему предназначал, а если бог даст, господином. Вот письмо, которое мы получили в ответ на наше. Его сиятельство отвечает, что он согласен взять Ивицу под свою опеку и предоставит ему возможность учиться.
— А на что он будет учиться? — переспросил мой отец, покрутив головой, будто ничего не понимая.
— На что? — Священник поднялся со стула и стал прогуливаться по комнате… — На кого? Хм, на этот вопрос ответить и трудно, и очень легко, мой Йожица! Он может выучиться и на бана, и на епископа, и на адвоката, и на доктора, и на судью, и на священника, если у него хватит старания и послушания. А будет лениться и дурно себя вести, станет бродягой и проходимцем.
— Выходит, сосед прав… — пробормотал отец.
— Сосед! Какой сосед? — перебил его священник.
— Да наш коротыш, с позволения сказать, Каноник.
— Ах, он! Ну так что этот ваш мудрец опять придумал? — нахмурился священник.
— Да вот, значит… учатся, дескать, на больших господ, а выучиваются на проходимцев. И нам, крестьянам, мол, лучше оставаться при своих плугах и мотыгах. Он никогда не отдал бы своего Михо, даже, с позволения сказать, если б сам епископ за ним приехал.
— Видишь каков! Видишь! Опять он лезет куда его не просят, — сказал священник, вытряхивая пепел из трубки. — Пусть у него голова не болит о нашем Ивице! А за Михо епископ не приедет, напрасно он беспокоится. Ивица нас не опозорит. И нас, и себя, правда, Ивица? — Священник вновь, поглаживая мою голову, пронзил меня взглядом. — Через две недели он будет уже в городе, будет школяром. Но вот эта ваша деревенская одежонка, сапоги, подбитые гвоздями, свитка с бесчисленными пуговицами, круглый войлочный колпак — это все не для города. Не для городского школяра. Все это надо сменить. Поэтому вместе с вами поедет учитель, он всем и займется. Деньги необходимые у нас собраны, сумеем мы одеть и снарядить нашего Ивицу!