Пораженный поэт почтительно внимал благодетелю, то и дело кланяясь и выгибая спину в знак одобрения мудрых слов пузатого Мецената.
— Убирайся, Ванча! За работу! Ты чего это окаменел здесь? — закричал на меня огорченный Меценат.
Мука была переписывать речь поэта, даже сам благородный родственник Жорж жалел меня, негодуя на этого пачкуна и лизоблюда, который осмеливается подобными литаниями досаждать его милости, а они и так-то спят неспокойно.
Но еще большая мука началась, когда я переписал речь. Милостивый благодетель стал заучивать ее наизусть, и длилось сие целый месяц.
— Ванча, пора! Его милость зовут. Ох, это адское, проклятое калямаляканье! Светлейший прямо с лица спал, все время губами шевелит, будто, храни нас богоматерь Бистрикская, ума лишился. Ох, ох, — вздыхал добрый Жорж.
И я лечу в покои благодетеля. Сначала светлейший взволнованным голосом велит мне запереть дверь на ключ. Потом дает мне рукопись ужасной речи, а сам встает возле стола, будто на ораторской трибуне, и взмахивает руками:
— Уважаемые, благородные, почтенные, высокопочтенные, наипочтеннейшие, вельможные, светлые, пресветлые, достойные и наидостойнейшие господа!
…Подобно тому, как мчится под парусом легкокрылая ладья, которую крепкие матросы и мудрые кормчие стремят по бездонной морской пучине, подобно тому, как сивый орел взлетает со скал и могучими крылами рассекает и взрезает воздушный простор Фобоса[22], будто Королевич Марко своим мечом, подобно тому… подобно… подобно, — о, наказание божье! — бьет Меценат ладонью о стол.
До этого места милостивый благодетель написал речь на подставке и украдкой подглядывал, до этого места cum ira et studio[23] мы и дошли!
— Подобно… подобно… О, кара господня!
— Не подобно, а именно так надвинулся на нас этот год, — решаюсь я подсказать, поглядев в рукопись.
— Не может быть. Смотри лучше, болван!
— Но, ваша милость, — и я отправляюсь с речью к его сиятельству, чтоб уверить его…
— Назад! Содом и Гоморра. Не сходить со своего места, — орет благодетель, и жирные щеки его до бровей покрываются румянцем, а со лба обильно течет пот. Я хорошо понимаю, что означает этот гнев Юпитера. Приблизься я к столу, я б контрабандой проник в истоки прекрасной памяти светлейшего.
— Ты плохо переписал, несчастный Дармоед!
— Пощадите, прошу вас! — вскричал я.
— Ни за что. Молчи, Дармоед! Ты еще мне будешь перечить, сиволапый тупица! Такова твоя благодарность за все мои благодеяния?
Следует упомянуть, что из-за длинного языка родственника моего Жоржа, его милости стала известна тайна прозвища «Дармоед». Благодетель был крайне доволен рассказом Жоржа и даже ласково потрепал его по плечу. И насколько тупа была голова Мецената, чтобы запомнить речь председателя, настолько хорошо запомнил он слово «Дармоед» и часто выкрикивал его мне с таким же наслаждением и злорадством, как некогда это делая на наших холмах сосед Каноник.
Сейчас его сиятельство перевернул подставку и быстрыми шагами заходил передо мной, скрестив за спиной руки.
— Столько раз уже решался выйти в отставку… «Скромность и терпение». Гм, гм… Конечно, за все, что есть и что будет, они должны быть благодарны мне, да. Но честь! Глава! Как это я не буду главой «Скромности и терпения»? Гм… Знаю, ведь знаю же я, что за все мои благодеяния я никогда ничего не получу, да я и не рассчитываю на благодарность, но… но, Ванча, — обратился он ко мне, а я сидел, как истукан, не сводя глаз со своей копии великой речи, хотя всю ее от слова и до слова знал уже наизусть, лишь бы не прыснуть от смеха. — Но, Ванча, какие длинные фразы в этой ужасной речи, произносить их все равно что корову из реки тянуть за хвост! И мы, старые хорваты, учились и в скупщинах выступали, но не так же… Слова выскальзывают из памяти, будто слизняк из пальцев.
— Это так называемые цицероновские периоды, — отвечал я.
— Да откуда ты знаешь, Ванча?
— Изучаю. Я же в классической гимназии, ваше сиятельство! Мы должны сами такие речи и составлять, и уметь произносить на память.
— Гм, гм… Классик… Цицерон… периоды… все это когда-то было. Что-то вертится, вертится еще и по сию пору у меня в голове. Крутится, да!.. Классик. Ну, и помнишь ли ты какую-нибудь свою речь, Ванча?