— Ничего, ничего! — с натуги две крупные слезы выступили у него из глаз. — На свете всякое случается, да еще в такой-то сумятице, — сказал он, и хладнокровно вытащил из торбы лепешку, и стал вытирать ею следы неожиданной катастрофы. Я воспользовался моментом и сунул в карман его сахар.
Юрич аж посинел весь от досады, что отец такой недотепа и так его опозорил, однако ничего не сказал. Учитель только усмехнулся:
— Эх, Йожица, ну и музыку завел ты в большом городе.
Господа за соседними столиками прыснули от смеха. Отец лишь простодушно махнул рукой.
— Вы-то чего скалитесь, господа хорошие, такие истории у нас дома не редкость, так и пьем. Пустяк, ничего больше. За обык не стой, против обыка не спорь. На обык пришло, так и с рук сошло!..
И снова мы вернулись в людскую.
Солнце клонилось к западу, и я простился с отцом и своим бывшим учителем. Отцу хотелось еще раз повидаться со светлейшим, поблагодарить его и поручить меня его заботам, но Жорж не разрешил.
— Его милость не знают, что делает их левая рука, а что — правая, им сейчас хватает забот без твоих плачей и заклинаний. К тому же ты выпивши, трясешь торбой, будто обшарпанным басом. А его милость после сна всегда дурно расположены. Отправляйся-ка на свои холмы. Малому здесь будет лучше, чем дома.
Я вышел с учителем и отцом на улицу. Оба меня обняли.
— Будь нашей гордостью и славой, Ивица, и всей нашей округи! — погладил меня по голове учитель.
— Слушай, сынок! Живот крепче, на сердце легче! Будешь жив, будешь сыт! Молись богу и веди себя хорошо. А я скоро опять приеду проведать тебя, а может, и мать захвачу. С богом, сын мой Ивица! — Глаза у отца заблестели, но он решительно затряс головой, будто хотел сказать: «Ничего, ничего!»
Долго я, не сходя с места, смотрел им вслед, пока они не завернули за угол. И отец трижды оглянулся.
Я возвратился в людскую. Камердира не было, я прижал ладони к горящим щекам и горько зарыдал. Один в чужом мире, среди чужих людей, вдали от отца и матери, от братьев и сестер!.. Мне вспомнились сладкие часы, когда мы, дети, уже в густых сумерках приникали к голой земле, не услышим ли шаги отца, который должен был откуда-то вернуться. Вспомнилось, как мы летели с холма, будто птенцы, выпорхнувшие из гнезда, заметив внизу нашу добрую матушку, когда она возвращалась с храмового праздника с белым хлебом и сладкими крендельками. Как все внезапно переменилось! Как далеко они от меня: отец, мать, мои братья и сестры!..
Я вышел в коридор и услышал шум городской сутолоки. Солнце полностью скрылось за домами. Каким невыразимым, чуть печальным восхищением была исполнена моя душа на нашем холме, когда я глядел туда, где в море опускается солнце, — так, по крайней мере, утверждали крестьяне, — где румянятся вечерней зарей небеса. Сейчас я с тоской понял: из дворца моего благодетеля такой картины мне в городе больше не увидеть.
И снова вернулся в людскую. Несколько раз заходил родственник, сердито и недовольно отпыхиваясь и делая вид, будто меня не замечает… Стало темнеть, я лег на лавку возле стены и, грустный, уснул.
Не знаю, сколько времени я спал.
— Эй, меньшой Дармоед, вставай! Надо же, только пришел в дом и сразу дрыхнуть. Чудесно! — грубо дернул меня за ноги камердир. Я вскочил. В комнате было светло.
— Ну-ка, ну-ка, покажи своего помощничка! Ого, да он прехорошенький мальчишечка! — раздался бас незнакомца, сидевшего на постели. Посреди комнаты я увидел еще одного мужчину и трех женщин. Я сразу и не понял, что это за новые гости.
— Аница, постели скатерть и накрой стол, поставь все, что надо. Я ненадолго заскочу к старику и тут же вернусь, — сказал Жорж и вышел из людской.
Тот, что обладал громким басом, развалился на Жоржевой кровати и крикнул одной из женщин:
— Душа моя, подойди сюда!
— Чего тебе, бездельник? — отозвалась крупная дочь Евы.
Тут у них пошли странные разговоры, прерываемые возгласами, визгом и лицемерным хихиканьем. Я почти ничего понять не мог. Вмешалась в их беседу и Аница, она стала накрывать на стол, велела мне помочь ей расстелить скатерть.
— Ах, слава багу, мой Жорж такой добрый, такой кроткий… Просто святой, — говорила Аница, прищурив правый глаз, левый устремив в меня, будто спрашивая: «Ты, малыш, понимаешь наши лицемерные разговоры?» — Другие-то настоящие дьяволы, прости господи, у них только пакости на уме, — закончила она.
— Надо же, — насмешливо заорал детина, развалившись на кровати и подложив под голову сильные руки, — эк нахваливает своего дружка и его кротость. Повезло нашему Жоржу! Не то что нам.